Нестор-летописец
Шрифт:
— Не-ет, — покачал головой храбр и откинул топор в сторону, — обыкновенный удар не порушил бы одним махом все мои надежды.
— На этого волхва плохи были надежды, — усмехнулся князь. — Ты сам видел, новгородец.
— Я не новгородец.
— Тогда что тебе нужно было от этого пугала для добрых людей?
— Всего лишь потолковать. Он украл ночью весь мой товар. Волхвованием или иным способом — этого я не ведаю.
— Не очень-то ты похож на купца, не новгородец. Мне такой человечище, как ты, в дружине пригодился бы!
— Да не привык я менять князей как рукавицы.
Душило развел руками.
— Не долго ты, я чаю, в купцах продержишься, — весело сказал князь, — коли твой товар у тебя из-под носа уводят. Гривну-то с шеи не снял? Эй, — крикнул он дружинникам, — обыщите волхва.
— Твоя правда, князь, — опечалился храбр, дотронувшись до гривны. — Не снял. Тесно мне в купцах, раздолья душе нет. А товар все же вернуть надо. Только не знаю, с кого теперь взыскивать. Эх, князь, погодил бы ты со своим топором чуток, не грызла бы меня сейчас злая кручина.
— Опоздал ты, — без капли сочувствия молвил Глеб. — А может, это знамение тебе послано, что не в свои сани ты сел, храбр?
Понурый Душило словно бы уменьшился в росте и убавился в плечах — стал казаться перед князем провинившимся младшим кметем.
Отроки, осмотрев волхва, принесли князю золотой оберег — идольца на цепочке.
— Кроме этого, ничего.
Глеб Святославич лишь взглянул на оберег и сказал храбру:
— Возьми это себе. Невелико возмещение, а все же больше, чем ничего. Надумаешь, приходи на мой двор, теперь же прощай. — И добавил насмешливо, садясь на коня: — Купец.
Душило исподлобья смотрел, как уходит из Детинца княжья дружина. Когда за воротами исчез последний отрок, он перевел взгляд на чародейский оберег. Задумчиво подкинул его на ладони, взвешивая, и зашвырнул в дальний сугроб. Затем взгромоздился на мохноногого коня, у которого не видно было глаз из-под гривы, и дернул поводья. Конь, недовольно всхрапнув, пошел медленным шагом.
Епископ и софийское священство скрылись в соборе еще раньше. Словно дождавшись мгновения, когда площадь перед собором опустеет, снег повалил дружнее.
— Уф, — сказал Кирша и утер рукавом лоб, будто хорошо потрудился. — Ну и передряга. Поснидать бы теперь, а то брюхо совсем подвело.
Но Несда из укрытия на гульбище выходить не хотел и по-прежнему выглядывал украдкой.
— Ты чего? Все ушли уже.
— Не все. Смотри!
В сугробе неподалеку от собора копошился мальчишка — запускал обе руки глубоко в снег и ворочал там. При этом вертел головой, опасливо озираясь.
— Оберег волховника ищет, — догадался Кирша, — вот ловкач! Пойдем накостыляем ему.
Несда вцепился в приятеля, как лиса в добычу из курятника.
— Не надо! Пускай ищет!
— Почему? — удивился Кирша.
— Потому что у него красные волосы, — ответил Несда и сделал таинственное лицо.
— А…
Кирша не успел задать вопрос. Красноволосый отрок с тихим вскриком выхватил из снега оберег и спрятал под свиткой. А затем сотворил такое, от чего рот у новгородца изобразил большую букву «он». Медленно, запинаясь ногами о рыхлый снег, отрок подошел к волхву, опустился,
Наконец отрок оторвался от мертвого тела, поцеловал волхва в лоб, встал и зашагал прочь.
— Видал? — возбужденно прошептал Кирша и что есть силы двинул локтем в бок Несды.
— Видал, — спокойно ответил тот, — не дерись.
— Догоним?
Несда помотал головой.
— Нет. Лучше не надо. Пускай уходит.
Они подождали, когда загадочный отрок скроется из виду, и спрыгнули с гульбища. Проходя мимо волхва, задержались на мгновенье.
— Страшный! — вздрогнул Кирша.
— Несчастный, — возразил Несда.
Взявшись за руки, они пошли дальше, а заледеневший волхв еще долго лежал посреди Детинца, всеми забытый и никому не нужный. Только в сумерках его откопали из-под свежего сугроба и унесли.
5
Зимние метели скоро развеяли новгородское помрачение, густо присыпали снегом его следы. Торговля воскресла в евангельские сроки. Во всех храмах отслужили благодарственный молебен по спасении города от бесовского наваждения. На Сретенье в церкви повалило столько народу, сколько не собиралось прежде на Пасху. Не многие исповедовались, но все стояли со свечками и с благонамеренными взорами, а потом терпеливо слушали проповедь о вреде колдовства. Епископ Федор объявил трехдневный покаянный пост. Те, кто недавно шел с волхвом убивать владыку, все три дня смиренно жевали капусту с репой и запивали одним квасом. Князя после его ловкого удара топором вольные новгородцы зауважали. Бояре тоже поладили с Глебом Святославичем и, тяжело повздыхав, согласились, чтобы свою часть дани князь собирал сам, а не дожидался дара от города. Крепко поспорив меж собой, с плеваньем в глаза и покушением на бороды, бояре отдали в княжью долю погосты Заволочья, за Северной Двиной.
Так же бесследно, вместе с канувшим товаром, у Душила пропала охота быть купцом. Новгород, с его обилием торговых людей, обозов и лабазов, купецкой удали и лукавства, ореховой скорлупы на улицах, вдруг стал тяготить храбра. Ему стало скучно. А скука для храбра — все равно что рогатина для разбуженного среди зимы медведя. И злит, и шкуру дырявит. Только у храбра вместо шкуры дырявится душа, и от этого делается так больно, что свет меркнет в глазах.
Храбры бывшими не бывают. Вот и гривну забыл снять с шеи, когда порывал с княжьей службой в Киеве.
Породив эту мысль, Душило утвердился за столом и стал бражничать, не жалея себя. Три дня пил крепкий ставленный мед. Вокруг кто-то все время мельтешил и мешал ему. В ответ Душило предпринимал какие-то действия, но не мог осознать, какие именно. На четвертый день в результате оных действий сломалась скамья, на которой он сидел. А перед глазами возникло смутно знакомое лицо с пегой козлиной бородой и рыхлым носом. «Где-то я его видел», — подумал Душило и пересел на другую скамью.
— Доброго здоровья, купец, — сказало лицо и щелкнуло орехом в зубах. Плюнуло скорлупой на стол. В Новгороде лесные орехи лущили как подсолнушное семя в Киеве.