Нестраховой случай кота Моисея. Сборник рассказов
Шрифт:
Вот так, тихо и по-домашнему, в обществе приятных людей, мы стали мужем и женой. Я всегда подозревал, что счастье похоже на мягкую неагрессивную форму безумия, и нашел этому подтверждение. Меня преследовала мания творить немыслимые доселе глупости. Я купил дорогую гитару и по полночи бренчал, сочиняя на ходу незамысловатые песни. Едва дождавшись рассвета, будил юную, обескураженную моей беззастенчивостью, жену очередным «шедевром», и дом наполнялся теплотой ее заразительного смеха.
Никогда не подумал бы, что любовь управляет человеком как инженер, меняет образ жизни, выдавливает неведомые до сих пор чувства и желания, заставляет творить, сгорая дотла, но каждый раз воскресая. Каждый вечер, возвращаясь с работы, я предвкушал
Сам я происходил из рабочей семьи, и, сколько себя помнил, постоянно чем-то занимался. Труд у нас был в почете. Первые деньги я заработал в четырнадцать лет, когда мы с братом за два летних месяца выкрасили в ядовито-желтый цвет все ворота огромного складского комплекса. С тех пор я не мог представить себя не занятым ничем, а бездействие раздражало и мучило. Возникало странное чувство оторванности от мира, казалось, жизнь утекает в землю, плесневеет словно забытый на столе кусок сыра. Эту модель поведения я после проецировал на остальных: никто не может существовать без дела.
Много раз потом я задавал себе вопрос, почему я забыл про свой принцип, когда избавил Кирену от необходимости каждый день ходить на работу. Возможно, глядя на друзей, чьи жены блаженствовали в праздности или занимались воспитанием потомства, я решил, что и для моей любимой половины наступила пора отдохнуть от заботы зарабатывать на жизнь. Через несколько недель после нашей свадьбы, она, уже изнывая, мучаясь от безделья, – даже стихи перестали рождаться в ее голове, – решила получить еще одно образование в одном из престижных московских университетов. Конечно, я поддержал желание милой супруги, но невозможно было и предположить, что ее стремление обернется настоящей бедой. Если б только я мог повернуть время вспять…
IV
С трудом преодолев мое нежелание, Кирена стала ездить в Москву на обучение, закрывать сессии. Ее отсутствие в три, а порой и в четыре недели наводило на меня уныние, граничащее с безысходностью. Меня пугал пустой дом и, стараясь оттянуть с ним неизбежную встречу, где все напоминало о Кирене, я работал каждый день до самой ночи, сознательно изнуряя себя тяжкой ношей неисчислимых дел. Дома я сразу рушился в постель от чрезмерной усталости, но, таким образом, забываясь глубоким, спасительным сном. Иногда, мозг был не в состоянии отключиться, и сон превращался в муку. Мысли о Кирене просачивались сквозь искусственно возведенные барьеры полусмертельной усталости вконец отчаявшегося человека. Не думал я, что способен мучиться в отсутствие жены и напоминал запертую в квартире непрерывно лающую собаку, которой казалось, что ее навсегда бросил хозяин, отлучившийся на полчаса в магазин.
Мы оба страдали от жестокой разлуки. Я чувствовал, что еще немного, и она не выдержит, возьмет билет на самолет и улетит ко мне, бросит проклятый университет. Наши непродолжительные разговоры по телефону, – я прекрасно это понимал, —отвлекали ее от процесса обучения, поэтому, несмотря на мои одиночество и уныние, я старался меньше тревожить студентку.
На работе, в кабинете, словно тигр в вольере, не мог я найти себе места: ходил беспокойно взад и вперед, рычал и был готов растерзать любого, кто вызывал даже малейшее раздражение. Коллеги, заметив резкие перемены в поведении руководителя, избегали и сторонились меня, а друзья предлагали помощь. Но, никто не был в силах помочь моему временному (я себя утешал подобным определением), но такому обескровливающему
Как известно, всему приходит конец, и очередная сессия Кирены завершилась. Я снова упивался возможностью лицезреть милые черты, обнимать и прикасаться к объекту моих лучших устремлений и желаний. Мир, любовь и покой воцарились в нашем доме, наполнив теплым уютом каждый уголок. Все стало как прежде: каждое утро, бодрый и счастливый уезжал на завод и по вечерам возвращался в родную обитель, туда, где с нетерпением меня ждала Кирена.
Когда Кирена в следующий раз отбыла в Москву, мне приснился ужасающий жуткими подробностями сон, оправиться от которого я не мог несколько дней. Проводив жену, я потерял сон. Даже тонны дел, что я перемалывал за день, увеличивая их дозировку словно наркоман на пути в лучший мир, не приносили долгожданного забытья ночью. Это напоминало поворот рычажка выключателя в положение «вечное бодрствование», а возврат в исходное положение инструкцией не предусматривался.
Я, вернее моя оболочка, ездила на работу, общалась с коллегами, раздавала указания, по вечерам звонила Кирене и чрезвычайно боялась наступления ночи, беспощадной мучительницы. Бестелесной тенью бродил я по безмолвному дому, безуспешно пытался отвлечься чтением, хватал и тут же отбрасывал гитару. Но самое страшное заключалось в том, что неведомая, могущественная сила не позволяла заснуть, а между тем, на вторые сутки почти непрерывного бодрствования я уже валился с ног от усталости. Так, проведя почти шестьдесят часов в сомнамбулическом состоянии и находясь уже на грани бреда, не различая границы между реальностью и фантазиями, я все-таки случайно заснул, сидя на стуле в столовой.
Снилось, как я держал в руках какие-то свитки. Развернув их, мне открылись тексты, испещрённые странными, но смутно знакомыми символами. По соломенного цвета пергаменту плыла бесконечной морской волной с барашками арабская вязь, плавная, мудрая и спокойная. Оторвавшись от манящей глубины букв, я взял с деревянного стола предмет и вдруг понял, что нахожусь посреди провинциальной квадратной площади, окруженной низкими домами из белого камня. В углах площади росли пальмы, под ними, в спасительной тени, затаились дети, старики, оборванцы. С восточной стороны возвышался минарет, опоясанный голубыми и золотыми кольцами.
Стоял знойный полдень, я чувствовал жар, исходивший от раскаленного солнца, а может, от обступившей меня бесчисленной, казалось, толпы. Периметр бдели безмолвные и неподвижные, вооруженные саблями, охранники, зорко наблюдая за гудящим человеческим ульем. Почему я здесь? Чего требовали все эти люди с пеной исступления на иссушенных губах и с ненавидящими взглядами? Я не мог разобрать ни слова, хотя только что прочитал три текста на незнакомом доселе языке. Наконец, я увидел, а скорее, почувствовал почти неуловимое движение на площади. Следуя за десятками любопытствующих взоров, я повернул голову к центральному входу, откуда возникли три рослые вооруженные фигуры с тремя прямоугольными коврами в красно-синих узорах. Расстелив ковры в линию, они удалились в шатер, временно разбитый на площади, и вывели оттуда три сгорбленные, закутанные с ног до головы в белые одеяния, фигуры.
Каждую из фигур поставили на колени на ковры, склонили их головы, и я увидел алые нити, перетягивающие их шеи. В лучах немилосердно палящего солнца, нити выглядели темными, зловещими. Рассмотрев коленопреклоненных внимательнее, я заметил, что руки всей троицы туго стягивали за спиной прочные веревки, а в их позах застыла неотвратимость неизбежного.
Вдруг толпа, словно по команде, стихла, и над площадью замерла гнетущая тишина. Даже листья пальмы словно окоченели, а птицы потеряли голос. Подали свитки, что я уже видел. Мне предстояло огласить их перед горожанами. Свободно, привычно и легко, громким голосом, неспешно зачитал я документы, которые, к моему глубочайшему изумлению, оказались тремя…смертными приговорами.