Несущие кони
Шрифт:
— Клянемся: не искать власти и личной славы, идти на верную смерть ради отчизны.
Клятва закончилась, и сразу кто-то сжал руку Исао. Сжал обеими руками. Потом все стали пожимать руки друг другу и проталкивались к Исао, чтобы пожать ему руку.
Глаза, привыкшие к темноте, видели в свете звезд руки, которые тянулись со всех сторон для пожатия. Никто ничего не говорил. Все слова казались сейчас легковесными.
Руки, будто внезапно разросшийся плющ с листьями, влажные от пота, сухие, жесткие, мягкие на ощупь, прочно сплетясь, передавали друг другу биение крови и жар тела. Исао мечтал о том, чтобы вот так они прощались бы друг с другом когда-нибудь на поле боя. С чувством выполненного долга, истекающие
Когда их стало двадцать, школа Сэйкэн для общей встречи уже не подходила. Отец сразу бы начал упрекать Исао за его затеи. С другой стороны, и у Идзуцу было тесно, да и дом Сагары был не больше.
Эта мысль с самого начала мучила их троих, но они ничего не могли придумать. Даже если сложить все их карманные деньги, этого будет недостаточно, чтобы повести всех куда-нибудь поесть, опять же в кафе не станешь говорить о важных вещах.
Исао больше других ощущал, как трудно будет сегодня разойтись просто так, после этого объединившего их всех рукопожатия под звездами. К тому же хотелось есть. Все они наверняка голодны. Исао в растерянности посмотрел в сторону главного входа, освещенного неярким светом фонаря.
Чуть в стороне от того места, куда светил фонарь, слабо виднелось что-то, напоминающее луноцвет. Там неподвижно стояла, потупившись, прячась от посторонних глаз, женщина. Исао тотчас ее заметил и уже не мог отвести взгляда.
Что-то в душе сразу сказало ему, кто это. Однако ему хотелось, чтобы некоторое время все оставалось так, как будто он ее не узнал. Женское лицо, выступающее в причудливой темноте, еще не приобрело имени, был только аромат, который он узнал прежде, чем в голове возникло имя. Вот так, двигаясь ночью по узкой тропинке, раньше, чем видишь цветок, ощущаешь аромат душистой маслины. Исао хотелось продлить это ощущение. Именно в такой момент женщина предстает женщиной, а не человеком с именем.
Дело было не только в этом. Благодаря таинству имени, благодаря договоренности не называть имя, это превращалось в чудо — тайная опора, луноцвет, взметнувшийся во тьме. Дух, опережающий бытие, мечта, предшествующая реальному, предвестие сущности дают сильнее ощутить особенность, это и есть женщина.
Исао еще не приходилось обнимать женщину и испытывать восторг живого ощущения «женщины как таковой». Если это она, то он смог бы коснуться ее прямо сейчас. Другими словами, во времени он был рядом с ней, а по расстоянию очень далеко… Влюбленность, переполнявшая сердце, густым туманом накрыла предмет любви. Когда ее не было, Исао, как ребенок, мог совершенно забыть о ней.
Сначала Исао желал, храня это в сердце, чтобы неизвестность длилась как можно дольше, но теперь он уже не мог противиться смутным ощущениям.
— Подождите-ка, — сказал Исао повелительным тоном Идзуцу так, что всем было слышно, и, не выпуская из виду главного входа, бросился туда. Вместе с сухими, неровными звуками быстрых шагов во мраке прыжками передвигалась фигура в белом летнем кимоно. Исао нырнул в калитку. Конечно, там стояла Макико.
Обычно далекий от таких вещей, Исао сразу заметил, что Макико переменила прическу. Модная прическа — волосы волнами обрамляли лицо и скрывали уши, — делала еще более выразительным лицо. Сзади над воротом ее казавшегося одноцветным дорогого темно-синего кимоно четко вырисовывалась линия шеи, она обычно не злоупотребляла пудрой, но запах, похожий на запах духов, словно ударил Исао в грудь.
— Почему вы здесь?
— Ведь вы здесь с шести часов и принесли клятву? — получил вместо ответа изумленный Исао.
— Откуда вы узнали?
— Глупенький, — рассмеялась Макико, показав влажные зубы. — Разве не ты сам сказал мне об этом?
Может, действительно, он, беспокоясь по поводу места сбора, на днях проронил при ней слова о месте и времени присяги. Сначала он рассказывал Макико все, и теперь Исао
— Но все-таки странно, зачем вы здесь?
— Я решила, что тебе, наверное, трудно придумать, куда повести такое количество народу. Живот-то, видно, подвело?
Исао растерянно почесал голову.
— Можно было покормить вас дома, но это далеко, поэтому я посоветовалась с отцом, и он сказал, что можно угостить всех мясом в Сибуе, и дал денег. Сегодня вечером отца пригласили на поэтический вечер, его нет дома, а я приехала сюда, чтобы всех покормить. Денег на дорогу вполне достаточно, не волнуйся. — Макико внезапно подняла белую руку и показала большую сумку, будто вытащила из ночной реки рыбу. Тонкое запястье, появившееся из рукава, было удивительно красиво, казалось, в нежных линиях скопилась усталость позднего лета.
19
А Хонда примерно в то же время по приглашению сослуживца, увлекавшегося театром Но, смотрел в осакском театре пьесу «Мацукадзэ» [51] с Канэсукэ Ногути [52] в главной роли. Вместе с Канэсукэ, уже давно не приезжавшим из Токио, роль второго плана играл Ядзо Тамура.
Театр располагался на западном склоне холма в квартале Уэмати, который связывал осакскую крепость и район Тэннодзи, в начале Тайсё это был район дач: вокруг тянулись тихие усадьбы, в одной из них с распахнутыми воротами и помещался театр Но, построенный семьей Сумитомо. [53]
51
«Мацукадзэ»— пьеса театра Но о любви знаменитого поэта эпохи Хэйан, Аривара-но Юкихира (начало 9 века) к двум сестрам — «солеваркам» Мацукадзэ и Мурасамэ.
52
Ногути Канэсукэ(1870–1953) — выдающийся актер традиционного японского театра Но (основанного в 14 веке).
53
Сумитомо— одна из трех групп крупнейших финансовых олигархий.
Гостями в основном были именитые торговцы, многих Хонда знал в лицо, сослуживец сообщил Хонде, что у прославленного Ногути что-то не в порядке с голосом: иногда он издает звуки, словно гусь, которого душат, но смеяться ни в коем случае нельзя. Сослуживец также предрекал Хонде, который совершенно не знал Но, что тот, увидев первое же представление, сразу будет потрясен.
Хонда был не в таком возрасте, чтобы по-ребячески протестовать. После того как в начале лета он встретился с Исао Иинумой, его рационализм дал сильную трещину, но житейская психология не изменилась. Он уверовал в то, что испытать потрясение для него так же невозможно, как подхватить сифилис.
На сцене закончился диалог между героями интермедии, и сразу же на помосте в глубине сцены появились героини, торжественное вступление оркестра, звучавшее в этот момент, первоначально исполнялось только перед первой пьесой спектакля Но, и лишь в «Мацукадзэ» оно звучит не в первой пьесе, — все это сослуживец объяснил Хонде. Поэтому, наверное, этой мелодии придавали особое значение, как передающей нечто сокровенное.
Мацукадзэ и Мурасамэ, в одежде рыбачек, с выступающим из складок алым поясом, остановились друг против друга на ведущем к сцене помосте, и тихо, словно дождь прошелестел по песчаному берегу, в зал упало: