Несущий Свет
Шрифт:
– Боюсь, я вас разочарую, Ростислав. Это скорее всего подделка прошлого века. Тогда этим многие баловались… Впрочем… Если все же не подделка…
Он покачал головой и аккуратно сложил таблички, не забыв соединить воедино осколки той, что была разбита. В движениях бывшего приват-доцента чувствовался многолетний навык, привычка к возне со столь любимыми Валюженичем «артефактами».
– Простите, господа! – Арцеулов обернулся к офицерам. – Не представляю, как я заблудился. Заехал Бог весть куда…
И тут слова замерли на языке. Прямо перед ним белели хатки Малой Белозерки. Он
– Мы вас долго искали, господин подполковник, – заметил один из офицеров. – Хорошо, что унтер сообразил – орла увидел.
– Орла? – Ростислав вспомнил крымский лес и своего крылатого проводника.
– Так точно, ваше благородие, – охотно отозвался пожилой унтер-офицер. – Так что гляжу – орел. А он птица умная, людей чует. Странный орел, ваше благородие, я таких и не видал, даром что здешний…
– Ерунда, орнитологи разберутся! – махнул рукой Пташников. – Ладно, Ростислав, поехали. А то начальство уже третий час на стенку от волнения лезет: вдруг от Барона позвонят и вас потребуют…
Арцеулов стал быстро собираться. Деревянные таблички он вновь завернул в рубашку. Так же тщательно спрятал эвэр-бурэ, на который по счастливой случайности никто не обратил внимания. Он спросил о своем коне, но никто не видел поблизости белого в яблоках. Впрочем, до позиций было рукой подать. Один из солдат уступил Ростиславу лошадь, и вскоре они уже въезжали в село.
– Андреич, вы сказали, что если это не подделка, то – что?
Пташников пожал плечами:
– Славик, за эти годы я изрядно одичал. Но могу ручаться, что эта письменность в научный оборот не вводилась – по крайней мере, до лета пятнадцатого, когда я ушел на фронт и стал изучать боевые наставления. Единственные аналогии – рунические надписи Уэльса и Бретани…
Арцеулов тут же вспомнил письмо Валюженича.
– Андреич, помогите разобраться! Вы же специалист!
Штабс-капитан засмеялся, но смех вышел горьким:
– Помилуйте, Ростислав! Боюсь, это уже не для меня. Вот роту в штыковую – это охотно… Впрочем, и это уже ненадолго. Как думаете, до зимы продержимся?
– Бог весть… Не хотелось бы под белыми мухами пропадать. Я уже пробовал – скверно.
– Не спорю, – Андреич невесело улыбнулся. – Впрочем, увидим. Так ли, этак – но занавес упадет скоро. Очень скоро…
8. ПАСТУШЬЯ КРЕПОСТЬ
Занавес упал в ноябре, когда осенние штормы угрюмо били в черный каменистый берег. Небо затянуло свинцовыми тучами, и, словно реванш за жаркое безводное лето и сухую осень, на Крым обрушились холодные бесконечные дожди. Ветер рвал низкие облака, гоня их прочь, но из-за угрюмых гор шли новые и новые тучи, застилая неяркое солнце и гася последние надежды…
…О катастрофе Ростислав узнал в Джанкое. Еще 5 ноября сводки дышали надеждой. Казалось, возвращались давние январские дни, когда отряды генерала Слащева без снарядов и патронов, одними штыками удержали Перекоп. Но теперь враг валил без передышки, бесконечными волнами накатываясь на блиндажи перешейка. Латыши и махновцы форсировали
Когда бесстрастный телеграф отстучал о падении Юшуни, Арцеулов уже знал, что и эта война им проиграна. Он чувствовал это давно, но все еще надеялся на чудо. Чуда не случилось. Барон отдал приказ об эвакуации, и Ростислав вместе с другими офицерами штаба отправился в Симферополь, где был основной транспортный узел.
Арцеулов хорошо помнил сибирскую катастрофу. Похоже, Барон тоже кое-что учел из опыта армии Адмирала, которую постигла страшная гибель. Эвакуация проходила четко. За два дня Арцеулов вместе с другими сумел отправить в Севастополь и Феодосию не только отступающих солдат, но и тысячи штатских, не желавших идти под красную пяту. Удалось вынести даже кое-что из военных запасов, хотя Русской армии они уже были без особой надобности.
Им помогла случайность. Красные орлы рассыпались по Крыму, дорвавшись до брошенных складов и богатых имений. Покуда бандиты Фрунзе и Миронова громили Джанкой, последние эшелоны уходили за горные перевалы к морю.
Арцеулов оставался в Симферополе до конца. Когда по улицам с гиканьем и свистом уже неслись всадники в «богатырках», офицеры штаба погрузились в эшелон. Еще можно было успеть: красные увязли в городе, занявшись грабежами, – но фортуна на этот раз изменила Ростиславу. Барон учел многое: но не все. Пока красные шли от Перекопа, с гор уже спешили отряды «зеленых» – невидимая армия Мокроусова и Папанина. Одна из банд перекрыла дорогу, и поезд бессильно замер, запертый в неглубокой ложбине.
Из двух десятков офицеров вырваться удалось двенадцати. Арцеулов оказался старшим по званию. Отведя маленький отряд подальше в горы, он приказал сделать привал и предложил всем высказаться. Это не было данью бесполезной на войне демократии. Просто Ростислав и сам не знал точно, что теперь можно и нужно делать.
Все высказались за прорыв к морю, чтобы успеть на последние пароходы. Но Арцеулов знал сроки эвакуации: до последнего дня 16 ноября, оставалось чуть больше суток. Добраться до Севастополя через леса, кишевшие бандитами, было попросту невозможно.
Он не стал скрывать правды. Война кончилась – каждый имел право сделать выбор. Теперь мнения разделились. Двое тут же заявили, что возвращаются назад, чтобы сдаться первому же красному патрулю. По радио уже который день передавали воззвание Фрунзе с обещанием полной амнистии. Многие верили: жизнь в России, пусть и большевистской, казалась единственным выходом.
Арцеулов не стал спорить, но для себя решил твердо. Он помнил слова Степы: «Крым возьмем – пленных не будет». Вероятно, член РКП(б) комполка Косухин говорил правду. Но пусть даже он ошибался, и Арцеулову, участнику Ледяного похода, сохранят жизнь, – это не будет жизнью. Вечно под надзором, под недреманным оком проклятой ЧК. Унижения, просьбы, сухой хлеб
– пока его все-таки не обнаружат те, кто охотился за Ростиславом еще в Иркутске. Едва ли Венцлав будет соблюдать обещания, даваемые бывшим фельдшером, который пытается изобразить из себя большевистского Ланцелота.