Несусветный эскадрон
Шрифт:
Дело в том, что на задних страницах моего журналистского блокнота, среди черновиков стихов, было и такое четверостишие:
Тебе – чудеса и вершины, а мне – без кольца и венца растить синеглазого сына, повадкой и статью в отца…
Сына, понятное дело, еще никакого не было – иначе я не отводила бы душу на а-ля-историческом романе про любовь, свободу и прочие прекрасные вещи. Но молодость все еще была при мне, более того – я не опускала рук, сражаясь за свою любовь. И уже год сидела на своей маленькой баррикаде…
– Что будем делать? – спросила
– Дураков учить надо, – уже почти без злости ответила я. – Ничего страшного. Там же теперь телевизионщиков и фотокоров больше, чем защитников баррикад. Встречу кого-нибудь знакомого и договорюсь насчет пары-тройки снимков. А он пусть потом на планерке выкручивается как умеет. Я свою часть задания вовремя сдам!
Потом мы поспорили – запирать ли спящего Гунара в кабинете, что обеспечит ему некоторую безопасность от высоконравственных коллег, или оставить дверь просто прикрытой, что даст ему при нужде доступ к ватерклозету. И тот, и другой вариант были гуманны, мы только не могли решить, какие проблемы для Гунара хуже: с мочевым пузырем или с яростными коллегами.
Мы предпочли пожертвовать мочевым пузырем. Потому что собрать материал для репортажа и вернуться можно за полчаса. Авось не помрет…
Правда, пришлось сделать круг – в кафешке кончились-таки пирожки, а Милка непременно хотела прийти на Домскую площадь во всеоружии – с термосом и пакетом. Ну ладно, потащились мы с этим чудовищным термосом за три версты искать пирожки – и вполне могли бы попасть в Старую Ригу по мостику возле Пороховой башни, так нет же. Милка сквозь зимний парк увидела какую-то интересную суету возле Совета министров. Мы подошли посмотреть.
Естественно, как и всюду, где хоть что-то охраняли, горели костры. Совмин окружал забор из грузовиков, а по их бортам тянулся гигантский транспарант со словами: «Русские, под флагом России встаньте рядом, тут решается и ваша судьба!» Развевались два флага – наш и российский триколор, бело-сине-красный.
– Как здорово! – сказала Милка. – Ну, теперь империи – кранты!
Тут-то я и увидела этих бабуль.
Две бабки тащили алюминиевый бак с горячими пирожками. Подтащили к костру, собрали вокруг бака людей – и, когда мужики стали разбирать угощение, отошли в сторонку, как бы любуясь на сыночков и внучков.
Я слишком долго на них таращилась в умилении – и увидела, как они переглянулись. Сверкнули ослепительно белые зубы – и в сморщенных личиках прорезалась некая внезапная хищность. Но сомкнулись бесцветные от старости губы – и стало ясно, что слабое зрение опять подвело меня.
Под деревом сидела еще одна старушка – приметная, очень высокая, с суровым, даже грубым лицом. И держала плакатик со словами: «Боже, благослови Латвию и наше правительство!».
Плакатик был типографской работы.
На груди у старушки был самодельный аусеклис, с блюдце величиной.
И после этого старушки стали мне мерещиться решительно везде – особенно на Домской площади, где мы отыскали знакомых и снабдили их наконец своими пирожками. Причем
Там же я задала первым встречным несколько вопросов о необходимости государственной независимости для Латвии, о том, все ли народы – в едином строю против империи, и кое-как накарябала десять строк в блокноте. Вопрос о фотографиях тоже решился моментально – завтра в десять утра я уже могла забрать их на вахте в Доме печати.
Странное было ощущение – как будто взрослые люди затеяли игру. И музыка звучала, и на баррикаде певцы с микрофонами стояли, и хоровод вокруг костра молодежь водила, а уж съестного было видимо-невидимо. Я бы назвала событие пикником наоборот – обычно горожане выезжают на природу с пирожками летом, а тут сельчане приехали в Ригу зимой. Но я не позволила себе шутить над святыми вещами.
Ведь здесь собрались проливать кровь за свободу.
– Гляди! – беззвучно потребовала Милка.
У костра сидел настоящий великан, блондин чистейшей пробы, такого оттенка ни одна импортная краска не даст. Это был викинг, это был Ричард Львиное Сердце в старой синей куртке и пестро-клетчатом шарфе. И с непременным символом свободной Латвии – аусеклисом.
Милка с термосом устремилась к костру.
– Садись, куда Бог велел, ешь, чего рука достала! – пошутил, принимая от нее стаканчик с кофе, великан. Я распахнула перед ним пакет, там на дне еще были пирожки, но он с улыбкой отказался. Зато не отказался темноволосый бородатый парень, его приятель.
– Вот стаканчик мы бы опрокинули, – сказал он. – Стаканчик бы сейчас хорошо пошел.
– Принести? – немедленно спросила Милка.
– Нельзя. Сухой закон! – с гордостью заявил светловолосый викинг. И действительно – слоняясь по Домской площади, мы не заметили ни одной водочной бутылки.
Между моим боком и локтем проскользнула рука и нырнула на дно пакета. Я резко повернулась – и увидела еще одного шутника. Даже не одного, а с подружкой.
– Славка! – воскликнула я. – Хорош людей пугать!
Он откусил половину трофейного пирожка. Вторую отдал подружке.
Им было по шестнадцати, для них баррикады стали откровенным праздником. Я могла держать пари – они увеялись сюда еще утром, с физики или химии. Уж насчет Славки – так точно! Парень уже года три как возомнил себя артистом. А познакомились мы в школьном активе Рижского тюза, где я одно время чуть не поселилась.
И до чего же прехорошенькая парочка смеялась сейчас сквозь недожеванный пирожок! Темноволосый, кудрявый, глазастый Славка и светло-русая сероглазая девчонка, оба почти одного роста, причем немалого, одинаково румяные и белозубые, хуже того – одинаково курносые. И у обоих волосы безалаберно падали на лоб до самых глаз.
Девчонку я тоже знала. Ее звали Кристина, Славка приводил ее на какое-то наше театральное сборище, и она с премилым акцентом читала сонет Шекспира на русском языке. Подумать только, еще год назад я ставила с этими оболтусами Шекспира…