Несусветный эскадрон
Шрифт:
Дрожь пробежалась по телу, пошла кругами гонять где-то рядом с сердцем. Это было до того реальное ощущение нависшей опасности, что мне всерьез стало страшно.
– Да стой же ты! – я протянула руки к Ингусу, чтобы не пустить его к окошку, и он едва успел отпрянуть и не обжечь меня. – С ума ты спятил, что ли? Посмотри, что от тебя осталось!
– А что от меня осталось? – якобы беззаботно спросил путис. – Все на месте. Я мигом обернусь и доложу.
– Не надо! – мотая головой, словно это могло вытряхнуть оттуда тревогу, сурово
Ингус совершил маневр – метнулся влево, вправо, шмыгнул под руку – и начал просачиваться сквозь стекло.
– Не смей! Я приказываю!
Наконец-то я вспомнила, что он сам дал мне право приказывать.
Путис вернулся в комнату.
– Позволь мне сделать это, – негромко попросил он, глядя в пол. – Мне нужно это сделать, понимаешь? Я должен исполнить твое желание… Я должен хоть это для тебя сделать…
И он несколько раз повторил то же самое, лишь другими словами, так что в конце концов я заподозрила неладное.
А волнение дошло до того, что меня стала бить крупная дрожь. Я узнала этот издалека звенящий голос! Он звал на помощь – он уже несколько минут звал на помощь, а я ничего не могла поделать! Я не могла отпускать Ингуса!..
Вдруг я поняла – Сергей умирает. И сказала это вслух – но каким-то не своим голосом, до того не своим, что сама ему не поверила.
А повторить боялась.
– Глупости, – не слишком уверенно ответил путис. – Ему сейчас умирать не положено. Он начинает новую жизнь в другом городе, где от него никто не потребует писать бумажки на государственном языке. Ну, давай я слетаю и разберусь! Ну, пусти меня!..
Но напрасно он прятал встревоженную мордочку за кольца играющего острыми язычками пламени хвоста. Он был обеспокоен не менее моего.
– Он умирает, – возразила я, – и никто, кроме меня, не сможет его спасти. Потому что он сам этого хочет! И он умрет там – а я останусь жить здесь. Ты ему ничем, к сожалению, не поможешь.
Ингус не стал спорить – он просто сделал резкое движение, и свитая в клубок мощная огненная пружина развернулась, хлестнула по стенам, жар взвился по мне от коленей вверх бешеной спиралью, и не стало твердой поверхности под ногами, отказало зрение, был только свист во внезапно отлетевших со лба волосах, да замельтешили взлеты с провалами в какие-то безвоздушные ямы.
Все громче кричала и гудела тревога.
– Мы уже близко, – услышала я голос Ингуса. – Только я ничего не понимаю…
Полет наш становился все медленнее, и вот из мельтешни светящихся точек, из круговерти черных, белых и синих полос сложился пейзаж.
И я внезапно ощутила холод.
Должно быть, потому, что оказалась по колено в снегу.
Нас окружала недобрая зимняя ночь. Нас окружал заснеженный лес.
– Куда это мы попали? – растерянно
– Не знаю, – скатившийся с меня и свернувшийся клубком Ингус был изумлен не меньше. – Я летел на голос.
– Да, голос идет оттуда, из-за поворота тропы… Что за смертная тоска в этом лесу? Здесь произошло что-то страшное…
Ингус поплыл передо мной, освещая путь.
И я вышла из-за поворота.
И тихо ахнула.
Израненное белое поле простерлось передо мной. Люди в неловких позах лежали на снегу и не шевелились.
Это было поле боя. В лунном свете мир был черно-белым, и все лица – белы, а вся пролитая кровь – черна.
– Что это такое? Кто эти, в шинелях? Где у нас война? – изумилась я.
Никто не ответил.
– Ингус! Что здесь происходит, и куда мне идти?
– Туда! – велел путис. – Он там!
Холода больше не было. Была злость на себя, потому что я не могла бежать быстрее по глубокому снегу.
Где-то раздался стон… тысячекратное эхо во мне повторило этот стон…
– Не могу… – вдруг прошептал Ингус. – Не могу…
И опустился на мгновенно протаявший до земли снег.
Я остановилась.
– Да что же тут такое делается? – в отчаянии спросила я его, и вдруг сообразила! – Куда ты принес меня? Что это за время и что за место?
– Я не должен был нести тебя сюда, – мучаясь, отвечал путис. – Ты не представляешь… Это действительно не то место… Я не могу тебе объяснить…
– Ты что, собрался тут сейчас погаснуть? – я присела с ним рядом. Он на глазах съеживался и прятал виноватый взгляд.
Мне стало безумно страшно. Сейчас могли погибнуть они оба – и Ингус, и Сергей, причем (как я это уразумела – не знаю и знать не желаю!) оба – добровольно!
Боль длилась лишь мгновение – когда моей ладони коснулись потускневшие язычки пламени. Это была знакомая боль, хотя и посильнее той, что я узнала, вынося измученного путиса из другого ночного леса, чтобы мы оба не стали добычей Ав. Потом огня, как и холода, я уже не ощущала, протягивая Ингуса на ладонях перед собой, как масляный светильник.
Я торопилась на голос… на стон…
Но, увидев у своих ног лежащего Сергея, я остановилась в полнейшей растерянности.
Я узнавала и не узнавала его.
Тот же тонкий и острый профиль четко вырисовался на снегу у моих ног. Но постарело милое лицо и сплошная седина растеклась от висков…
На нем был все тот же гусарский наряд – но только ментик, по зимнему времени, был не картинно накинут на левое плечо, не всплескивал голубым крылом с золотыми струйками, едва удерживаемый ментишкетными шнурами, а был вдет в рукава, и серая меховая опушка воротника мне казалась опять-таки белой, а смуглое лицо – почти черным.
Я позвала его – и не услышала своего голоса. Но он меня услышал.