Несвобода
Шрифт:
— Вадим, а если мы поставим срок? Скажем, полгода. За это время моему отцу станет окончательно плевать на меня, а значит, и на тебя. И если через полгода мы оба будем этого хотеть, то попробуем снова. Эдакая проверка чувств. Зато тогда все будет предельно ясно… Вадим, ты слушаешь?
Он с равнодушным видом выставлял тарелки на стол.
— Я тут подумал, что торговая точка, где ты работаешь, очень приятная. Хорошо там все обустроено.
— Ты меня не слышал?
— Арина, торговля косметикой — выгодное дело?
— Понятия не имею!
— Может, попробовать? У меня есть свободные средства — для старта хватит. И, кажется, я начал скучать.
Я окончательно растерялась:
— Даже не знаю… Возможно.
— Подумаю еще. Ты ешь, а то остынет.
Говядина была нежнейшей, но этот факт давно не удивлял. Удивляла его избирательная глухота — хоть головой об стену бейся, он словно не слышит.
И как только поели, сразу встал и предложил:
— Я отвезу тебя.
Не поцеловал, ни единым намеком не выдал желания продолжения. Я даже была немного разочарована.
И так стало продолжаться — ежедневные встречи, даже ужины. Мы вроде бы говорили обо всем, но ни о чем важном. Он и в Москву теперь мотался реже — там ведь была Кристина. А я понимала, что рано или поздно это перемирие закончится. Ставила на неделю, но прошло целых две.
После очередного ужина в его доме и очередного бессмысленного разговора то о моделях, то о налогах, я натягивала пальто в прихожей, собираясь уже привычно отправиться домой. И сама ненарочно дернула рукой, ударив его по локтю.
— Извини, — улыбнулась, но улыбка сразу пропала.
Я всего лишь задела его локоть, но напряжение мгновенно раздавило тяжестью. Он смотрел на меня, и я уже во взгляде видела, каким усилием воли он пытается взять себя в руки. И от одного этого осознания сама начала тяжело дышать.
Вадим шагнул ближе, я оттолкнула. Но он, несмотря на сопротивление, обхватил мое лицо и мгновенно прижался к губам, раздвигая языком. Я застонала, но снова толкнула. Теперь с силой, больше от отчаянья, чем раздражения. Он сделал шаг назад, а потом снова ко мне, хватая за пальто и стаскивая. Потом так прижал меня к себе, что стало больно. И снова губы, теперь я уже не могла сопротивляться поцелую. Мое тело по нему истосковалось, исстрадалось и сейчас хотело быть только ближе. Вадим же будто совсем с ума сошел, он почти срывал с меня одежду и тут же снова впивался в губы.
— Подожди! — это я с запоздалым голосом разума.
Крик остановил, и Вадим посмотрел на меня. А у него зрачки почти всю радужку затопили. Он не в себе, мы оба не в себе. Истосковались. Не дав мне и секунды на продолжение, подхватил меня на руки, вынуждая обвить его ногами и, не разрывая поцелуя, понес. Запнулся обо что-то, рухнул вниз, на одно колено, но даже язык из моего рта не вытащил. А потом положил спиной на пол, сразу прижимая всем весом.
На моей белой рабочей блузке пуговицы были вырваны с корнем, замок на юбке заело, но он рванул его с такой силой, что все же удалось расстегнуть. Ему пришлось отвлечься от моего рта, а мне подумать о том, в каком виде я буду вынуждена добираться домой. Эта секунда хоть немного остудила, потому я схватила его за плечи, пытаясь отодвинуть.
— Вадим, подожди… Вадим, это неправильно…
Он снова глянул в мои глаза и ответил на удивление спокойным голосом, только чуть сбивающееся дыхание выдавало его состояние:
— Правильно, Арин, я в жизни не делал ничего более правильного…
И, освободив меня от остатков одежды, снова наклонился к губам. Я отталкивала — не помогало, он был намного сильнее. Это можно было бы
На пике оргазма я, кажется, назвала его имя, но внутри так сильно сжималось, что я не смогла бы сказать наверняка. Вадим кончил сразу, похоже, я своим возбуждением подстегнула его. Но я успела почувствовать, как член внутри пульсирует, сжимается. Сам он рухнул на меня, приятно тяжелый, расслабленный. А я никак не могла отвлечься от того, что он по-прежнему во мне.
Потом Вадим поднялся на руках, посмотрел в глаза.
— Я забыл спросить, ты не перестала пить таблетки?
— Перестала, — соврала я, потому что уж очень хотелось посмотреть на его раскаяние.
Но не дождалась, он лишь бровь приподнял игриво:
— Вот врешь же. Была бы правда, ты бы сейчас белугой до самой столицы орала.
В принципе, да. Но я до сих пор не потеряла надежды увидеть хоть каплю сожаления:
— Ты был груб! У меня синяки по всему телу останутся.
Он двинул бедрами немного вперед, напомнив, что до сих пор не вышел.
— Я не понял, мне нужно извиниться?
Извинений я не ждала. Потому просто обняла его за шею.
— Отпускай уже, диктатор.
— Не хочу. Или пообещай сначала, что не уйдешь.
— Как это не уйду? Я живу не здесь.
— Тоже условие твоей независимости?
— Ну да.
— Может, сразу на второй заход? Что-то меня снова накрывает.
— У меня идея получше. Пойдем в душ?
И только после этого он освободил меня, а потом подал руку, дернул вверх и прижал к себе. Не отпустит же. Он меня никогда не отпустит. И вряд ли я действительно хочу, чтобы отпустил.
Глава 27
Павел Иванович разглядел во мне потенциал и уже через месяц сделал главной в отделе элитной косметики. Не такое уж и повышение, если разобраться, но я расценила как безусловную, хоть пока и небольшую, победу. Девочки, когда рассмотрели моего Вадима и поняли, что с Сережей я даже не пыталась флиртовать, начали относиться приветливее. Но ни с кем из них я не была слишком дружна — просто общались в рамках одного коллектива. Многие меня не любили — я это чувствовала. Быть может, завидовали или считали высокомерной, кто-то вначале посмеивался над моими проколами, когда я еще заметно путалась в товаре. Но странное дело, именно те, кто открыто подшучивал и даже немного грубил, первыми отношение и изменили. Я тогда поняла еще одну важную вещь о социальных взаимодействиях: грубияны понятнее, все проблемы на поверхности, то есть решаемы. Затяжные сплетни и фальшивый мир случаются всегда не с теми, кто привык высказываться открыто.