Нет кузнечика в траве
Шрифт:
По вызову приехала местная полиция и поначалу отнеслась к его заявлению серьезно. Отель обыскали, осмотрели ближние скалы и побережье.
– В этом районе всего несколько бухт пригодны для купания, – устало рассказывал Гаврилов. – Местность скалистая, в воду не залезешь. Ничего, конечно, не нашли. В конце концов решили, что Оля упала с обрыва.
– Что потом?
– Я побывал в консульстве. На следующий день здесь появился какой-то потасканный тип с усами… Кажется, следователь из Афин. Если я правильно понял. Не уверен, что хорошо соображал.
Бабкин вспомнил батарею пустых
– И что следователь?
– Он был не один. С ним трое, может, четверо. По новой обыскали отель. Осмотрели каждую комнату, светили… специальными фонарями.
– Ультрафиолетом, – подал голос Сергей. – Исключали версию, что ваша жена была убита в одном из номеров отеля.
– Моя жена вполне могла быть задушена, – криво усмехнулся Гаврилов. – Никакая криминалистическая лампа не помогла бы обнаружить следы. Еще привели собаку.
– Собаку?
– Чтобы взяла Ольгин след. Дебилы!
Бабкин вынужден был согласиться. Спустя три дня после исчезновения человека искать его следы в отеле, где все исхожено клиентами? Демонстрация активной деятельности, показуха.
– А потом кто-то из персонала дал показания… Я так и не узнал, кто именно.
– Какие показания?
– Будто бы мы ссорились. И я постоянно орал на Олю. А она…
Петр споткнулся на полуслове. Бабкин поймал его быстрый взгляд, брошенный на бутылку возле кресла.
– А она? – переспросил он, не двигаясь с места.
– …заигрывала с местными. С официантами. Менеджерами. Как бы в отместку.
Последнее признание далось клиенту тяжело.
– Она действительно заигрывала? – поинтересовался Макар.
Гаврилов оторвал взгляд от бутылки и перевел на Илюшина. Он сидел набычившись, смотрел исподлобья, – побагровевший, потный, люто ненавидящий их обоих и несчастный настолько, насколько могут быть несчастны люди, которых некому жалеть.
– Нет, – выдавил он наконец. – Это бред. Но они вцепились в меня… Решили, будто я ее изводил.
Гаврилов умолчал о том, как двое суток подряд ожидал, что ему вот-вот будет предъявлено обвинение. Во всех взглядах он ловил невысказанную мысль: ты что-то сделал с ней. Он частично помешался, наверное, и вдобавок пил без перерыва, вызывая все большее отвращение у окружающих. Люди не любят иметь дело с жертвами. Другое дело – человек, прикончивший собственную жену и поднявший шум, чтобы отвлечь от себя подозрения. Когда Гаврилов осознал, что в его номер каждый час заглядывает кто-нибудь из персонала, и на лицах их, смуглых носатых лицах сияет плохо скрытый восторг, он окончательно обезумел. «А-а-а, зоопарк! – надрывался он, стоя посреди комнаты в одних семейных трусах. – Денег даете, чтобы посмотреть на меня? Давайте, уроды! Я вам сам заплачу! А, каково?» Он расшвырял вокруг горстями звонкую мелочь, которую Ольга держала для чаевых, а когда деньги кончились, начал швырять стулья.
Молоденькая горничная, зашедшая якобы для того, чтобы оставить полотенца, с визгом убежала. Его едва не выставили из отеля. Уезжать Гаврилову было никак нельзя. Пришлось забыть про виски.
Без выпивки стало совсем плохо.
– Полиция пришла к выводу, что жена от меня свалила, – бесцветным голосом сказал он. – Ольга меня
– Эту версию подтверждают только показания персонала? – спросил Сергей. – Или есть улики?
– Какие еще улики… Ничего у них нет.
– И это весь результат расследования?
– Понятия не имею. Здесь уже два дня никто не появлялся.
Макар внимательно посмотрел на него.
– Почему ваша жена не могла уйти купаться за вами следом?
– Потому что у нее болело горло. – Из голоса Гаврилова снова исчезли эмоции. – Она легко простужается. Если окунется в прохладную воду, точно разболеется. Поэтому она не была утром на море. Это исключено.
– А сбежать от тебя могла? – не удержался Сергей.
По губам Гаврилова пробежала диковатая усмешка.
– Без фотоаппарата?
– Что?
Усмешка стала шире.
– Ты слушал, что я рассказывал? Ольга – фотограф. Она не оставила бы камеру. Никогда! Моя жена скорее бросила бы меня, чем свой «Кэнон». Но нас обоих она бросить не могла.
Он наконец захохотал, мучительно и неестественно, словно выпуская застоявшийся смех, который давно прокис у него внутри.
Глава 2
Русма, 1992 год
Все началось с голубя.
Или нет.
Все началось раньше. Когда Димка Синекольский нарисовал в атласе по географии голую бабу, разлегшуюся на Евразии.
Или нет.
Может, все началось, когда они вышли из такси и увидели свой новый дом?
Раз за разом Оля Белкина пыталась найти день, о котором определенно можно было бы сказать: «Именно отсюда все пошло не так».
Вот бы заполучить машину времени, как у Герберта Уэллса.
Она неосторожно поделилась с Димкой своей мечтой. Циничный Синекольский заржал. Могу, говорит, показать тебе даже не машину, Белочка, а настоящий эликсир времени. Зайди как-нибудь в субботу с утра к вашему соседу Власову. Часиков в десять он будет уже поддатый. Садись на табуреточку и слушай его вдохновенные рассказы о том, как всю интеллигентскую сволоту и жидовщину пересажают по его доносам, едва те дойдут до товарища Сталина. Он, кстати, сразу набело их пишет, причем таким почерком, что наша Кулешова указку бы сгрызла от зависти. Зайди-зайди, это ж натуральное шапито! Меня бабка к нему таскала пару раз, они старые приятели.
В шапито Оля не хотела.
Машина времени, сказал Синекольский, это просто дополнительный миллион возможностей просрать свою судьбу.
Задумавшись о судьбе, Оля завернула за угол продуктового и врезалась в старуху Шаргунову. Та выронила пакет с конфетами, клетчатые батончики «Школьницы» разлетелись по тротуару.
– Гхэ-э-э-э, – сказала старуха и глянула на окаменевшую Белкину мертвыми глазами.
Оля боялась в Русме только двух человек. Шаргунова была одним из них. Ее тощее как палка тело венчала крошечная голова – круглая и ровная, словно декоративные тыквы, которые мать выращивала по осени на продажу. В этой несоразмерности крылось что-то невыносимо жуткое.