Нет ничего дороже(Рассказы)
Шрифт:
— А раз переправа есть, нам сам черт не страшен, — повеселел Антон Иванович.
За краем посёлка машина свернула на просёлочную дорогу.
Луговой ёрзал на сиденье и вертел головой во все стороны.
— Видите слеза деревню? Аксиньино!
— Правильно! А за ней горелая роща, — подсказал Позднышев.
— Правильно! На западной опушке КП твоего полка находился.
— Точно! — подтвердил Антон Иванович. — Мы туда с комдивом всегда во-о-от по той ложбинке подъезжали…
Было время, когда лес стоял на горизонте тёмно-зелёной стеной.
Уже остались позади роща «лысая», игрекообразная сосна на холме, служившая ориентиром, обмелевшие, заросшие травой траншеи, сгоревшая сторожка лесника, деревенька Непряхино.
Судьба провела линию фронта как раз через эту деревеньку. Полгода стояло Непряхино между двух огней. Здесь не осталось ничего живого, всё было превращено в прах, тлен, головешки, пепел, золу, щепки, клочья, лохмотья, обломки, мусор. Чёрные скелеты печей и те были расстреляны из пушек прямой наводкой и размолоты в щебень. Когда весной здесь сошёл снег и обнажилась земля, то вся она, как битое стекло, поблёскивала под лучами солнца. Нельзя было сделать и шага, не наступив на осколок или гильзу.
Антон Иванович сбавил ход. Не настолько плох был просёлок, или, как здесь говорят, путинок. Хотелось приглядеться к знакомым местам.
За хутором Мокрый Верх блеснула посеребрённая излучина Лучесы. и доски ветхого наплавного моста гулко запрыгали под колесами.
Вторая с краю изба, знакомая изба с крутыми скатами крыши. Стреха, или, как здесь её называют, запесошница, сильно выдаётся вперёд.
Увидев в дверях Позднышева, бабка Василиса остолбенела, потом вскрикнула: «Вася, майор!» и собралась было броситься к нему, но в этот момент узнала, несмотря на штатское. Лугового, едва успела воскликнуть: «Майор Алеша!», как окончательно растерялась при виде подоспевшего Антона Ивановича.
Бабка Василиса принялась носиться по избе, переставляя с места на место без всякого смысла и толку горшки и табуретки, хватаясь то за ухват, то за веник.
Дочка её Дарья Дмитриевна покраснела так, что избыток румянца залил даже шею. Она совсем не знала, куда девать свои большие руки, и всё проверяла, не распустился ли платок.
Луговой подхватил на руки белоголового Стасика.
— Стасик, узнаёшь меня?
— Узнаю, — неуверенно пробормотал Стасик.
— Помнишь, как ты с сахаром знакомился?
— Помню.
В день прихода наших в деревню Луговой протянул Стасику на ладони несколько кусочков рафинада. Стасик сперва с недоумением смотрел на эти белые квадратные камешки, потом боязливо взял и принялся играть ими. Он и не подозревал, что камешки сладкие…
В избе становилось всё многолюднее. Легковая машина всполошила деревню. А когда узнали, кто приехал, все, наскоро приодевшись, повалили к Жерносекам.
Штаб полка, которым командовал Позднышев, простоял в Замошенцах несколько месяцев. Дивизию тогда вывели во второй эшелон, и она пополнялась, приводила себя в порядок
Прошло три года, но многие, особенно женщины, узнавали Позднышева. Лугового в его штатском костюме узнать было труднее.
На пороге вновь появился Антон Иванович. Он особенно лихо козырнул и отрапортовал:
— Машина на соседнем дворе, под навесом. Сторож выделен. Какие будут распоряжения?
— А как у вас с ужином, ночлегом?
На старую квартиру определился.
— Даже не сомневайтесь, — тотчас же донёсся из сеней удивительно мелодичный женский голос.
— Тогда вы свободны, — улыбнулся Позднышев. — Можете отдыхать.
— Есть отдыхать!
Антон Иванович снова козырнул, ухарски повернулся на каблуках и исчез в сенях. Как всякий сверхсрочник, Антон Иванович хотел показать всем, и прежде всего демобилизованным, что значит настоящий служака.
— Заходите, заходите, что вы там в сенях хоронитесь, — не уставала приглашать бабка Василиса.
Потом гости зашушукались, засуетились, попятились к двери и исчезли. Дарья и бабка Василиса собирали на стол, покрытый льняной скатертью. Уже отпотевали крынки с молоком, принесённые из погреба, уже шипела на загнетке сковорода с глазуньей из двухзначного числа яиц, уже ждало на столе блюдо с холодцом. Капуста и солёные огурцы стояли, как им и полагается, по соседству с водкой.
Гости и хозяева расселись за столом, причём Позднышева усадили в красном углу.
В этот момент на пороге появился черноволосый, взлохмаченный человек в вылинявшей добела гимнастерке.
— Сова и ночью кур видит, — сказала бабка Василиса.
— Здравья желаем, с похмелья помираем! — очень громко ответил вошедший и уже потом представился — Михайло Степанович Метельский, председатель замошенской советской власти.
Он уселся рядом с Позднышевым и, с места в карьер, попросил:
— Бабы гуторят, рассказчик ты больно хороший. Может, сделаешь вечером доклад о текущем моменте?
— Согласен.
Дядя Михась разлил водку по стаканам и громоподобным голосом провозгласил:
— За освободителей и защитников нашей жизни, за Советскую Армию, за солдат, сержантов, старшин, офицеров, генералов и адмиралов!
Дядя Михась тяготел к торжественным словам.
— Та-ак… В академию? Учиться? Ну что же, это можно, — важно разрешил дядя Михась. — Значит, академиком будешь. Это нам требуется…
Затем дядя Михась повернулся к Луговому и строго взглянул на него:
— Ты своему министру скажи, чтобы он про Замошенцы не забывал. И нам электричество требуется. Спим и во сне видим.
Позднышев чокнулся ещё раз, затем решительно отставил стакан. Он быстро отужинал, достал полевую сумку и Стасик повёл его в холодную баню. Там в тишине он стал готовиться к докладу.
Заторопился и дядя Михась. Через несколько минут он уже названивал из сельсовета по телефону. Он орал истошным голосом, вызывая соседские сельсоветы, и приглашал на доклад.