Нет прощения!
Шрифт:
— И что дальше? — поинтересовался я.
— Это надо сжечь.
— Сжечь? Давай я продам это сегодня!..
— Обольем бензином и сожжем, — Лаки не слушал меня.
— И где?
— Хороший вопрос! — он задумался. Я не мешал ему. Во мне сейчас боролись два гипертрофированных чувства, определяющие всю мою жизнь — жадность и страх. Страх победил.
Я представил, как разъяренный Кул звонит в полицию, и копы врываются в мой дом.
— Сделаем так, — сказал Лаки. — У тебя ведь ездят эти велосипеды в прихожей?
— Да. А что?
— Пара рюкзаков найдется?
— Ты предлагаешь…
— Я
Я бросился в кладовку. Сердце бешено стучало, От похмелья не осталось и следа. Я не переживал таких сильных эмоций очень и очень давно. В последний раз я так боялся после поединка, три года назад. Может, слово «дуэль» звучит и смешно, но только для эмпи нет ничего серьезнее, чем поединок со всеми ритуалами. Я был тогда прав, у меня имелись свидетели, но я боялся. Почему-то я всегда чего-то боялся. Странно, что эта мысль посетила меня именно сейчас, когда я заталкивал палево в рюкзак. Лаки сжалился надо мной и положил наиболее опасный товар к себе. Я облегченно вздохнул, видя, что мне не придется тащить все это одному.
— Раз я больше рискую, дай мне ствол, — тут же сказал Лаки. — Без ствола я себя неуверенно чувствую. — И он, схватив «пантер», завертел его, пробуя предохранитель, выщелкнул обойму, клацнул курком. Я понял, что он умеет пользоваться подобными вещами.
— Кобура есть?
— Кобуры нет!
— Хорошо… — он сунул пистолет за ремень под футболку.
— Ты бы переоделся, — хмыкнул я. Он подумал и выбрал рубашку черного цвета, которая оказалась ему велика.
— Ну ты и жирный, Токада! — поразился Лаки. — Сколько ты весишь?
— Отстань! — отмахнулся я. — Я не жирный! Все, пошли.
Мой рюкзак оказался довольно тяжелым. Мы надели куртки, вывели велосипеды на улицу и налегли на педали. По дороге, вымощенной разноцветными плитами, текли потоки воды. Минуты через три мне стало жарко, но Лаки гнал на пределе моих возможностей. Очень скоро я начал задыхаться. Он слегка притормозил, поехал рядом.
— Бабушка так и не научила тебя водить велосипед? Смотри, ничего девчонки, правда? Ричи, ты ведешь себя странно. Тебя что-то пугает.
— Меня пугаешь ты! — буркнул я, не отрывая взгляда от дороги.
— А меня — ты! — тут же откликнулся Лаки. — Почему ты не можешь быть свободным? Может быть, ты — под программой?
— Чего? — протянул я. — Ты сдурел! Под какой, к дьяволу, программой?
— Не злись, — подмигнул Лаки. Я взглянул на него, но так и не понял, издевается он или нет.
За двести метров до школы Лаки вошел в вираж, собираясь объехать ее, а я, присмотревшись, заметил на крыльце яркую куртку Кула, и выругался.
Мы остановились перед въездом в парк. Огляделись. Вокруг никого не было. Лаки подошел к единственной машине, вынул из внутреннего кармана куртки двухлитровую пластиковую бутылку с остатками «Спринта», выплеснул зеленую жидкость и наклонился над «куджи» нашего директора.
— Это директорская тачка! — тут же сообщил я. — Что ты делаешь?
Он не ответил. Присмотревшись, я понял, что он сливает
— Что я делаю? Я сливаю бензин из директорской тачки в бутылку из-под «Спринта» через трубку от твоего душа, Ричи!
— Я вижу, — вздохнул я.
Он закрутил пробку, вскочил на велосипед и мы помчались по аллее. Гравий лишь местами виднелся из-под снега, колеса весело шуршали, брызги талой воды летели во все стороны. То и дело я оборачивался. Погони не было. Мы остановились у проталины, вывалили всю контрабанду в кучу, Лаки облил все это бензином и поджег. Потом подобрал какую-то палку и принялся ворошить горящие книги, постеры, кассеты и все остальное. Повалил едкий дым, завоняло горелой пластмассой.
Мы, уворачиваясь от дыма, топтались вокруг костра. Неожиданно я увидел высокое синее небо с летними облаками, ощутил запахи прелой земли, древесной коры, услышал, как чирикают птицы и потрескивают горящие коробочки кассет. Я понял, что не жалею о том, что сделал, и снова удивился тому, как резко переменились мои взгляды на жизнь. Как будто гигантская тяжесть упала с моих плечей.
Это было странно.
Когда стало невозможно разобрать, чем была раньше эта кучка обгоревшего и покореженного пластика, мы поехали назад. Я вспомнил про Кула, покосился на Лаки. Таких наглых и самоуверенных типов, как Лаки, я никогда раньше не встречал. Я не сомневался, что он разберется с Кулом.
Я не ошибся.
Кул торчал на крыльце в гордом одиночестве, в компании орущего магнитофона. И слушал он мою любимую группу. Я ненавидел его за это. Группа называлась «Нет Прощения!», и для меня они были лучше всех, может, еще и оттого, что, записав свой единственный альбом «Высота», эти парни погибли полным составом в перестрелке с копами. После этого их запретили. И эту музыку слушала всякая мразь!
Кажется, Лаки Страйк думал точно так же. Уж больно злое было у него лицо, когда он подходил к Кулу.
— А, Ричи! — начал было Кул. — И где же…
Лаки дошел до Кула и ударил его с разворота ногой. Кул, перелетев через перила, рухнул с крыльца в лужу грязи. Лаки прыгнул на него сверху, угодил обеими ногами в живот и грудную клетку, а потом пару раз пнул ногой по почкам. Этого оказалось вполне достаточно. Кул захлебнулся кровью, закашлялся и закатил глаза. У меня даже дух захватило, насколько легко Лаки расправился с нашим альфа.
Лаки поднялся по лестнице, отряхнул рукав куртки.
— Идем! — он потащил меня за собой, оторвав от созерцания поверженного Кула, который наконец-то занял свою нишу, и втолкнул в вестибюль.
— Какая у нас по плану лекция?
— Психолингвистические структуры, — сказал я. И вспомнил, что оставил консоль дома.
— У тебя не найдется запасной ручки? — спросил я у Лаки.
— Думаю, что найдется, — ответил он.
И мы начали подниматься по лестнице.
Мэйджи относилась к Высшим. Я чувствовал это буквально кожей, когда она проходила мимо меня. К тому же, у нее был Островной генотип. А еще она носила мини-юбку и у нее были такие буфера, что когда я увидел ее в первый раз, у меня глаза на лоб полезли от гормонального всплеска.