НЕТ
Шрифт:
Хабаров забрался в кабину и разом отключился от внешнего мира. Он принялся проигрывать, репетировать предстоящий полет. Виктор Михайлович двигал рулями, переводил рычаг управления двигателем во взлетное положение, сам себе отдавал команды и тут же их исполнял. Его не мучили сомнения, он был уверен – все сделано как надо, все должно быть хорошо.
По приставной лесенке в кабину поднялся инженер.
– Как дела, Акимыч? – спросил Хабаров.
– Это я у тебя завтра спрошу. Хорошо баян переставили? – спросил Болдин и показал на левый пульт.
– Хорошо, – сказал
– Смотрел.
– И как?
– Как будто нормально.
Конечно, они тревожились. Человек не компьютер. Сколько успокаивающей, превосходнейшей, обнадеживающей информации ни оседало бы у него в голове, нужно ощущение, нужен еще ровный гул работающего двигателя, и мягкое раскачивание послушно рулящей машины, и чистая реакция летящего самолета на отклонения послушных рулей – вот тогда, и только тогда, человек может поверить до конца: все в порядке.
Накануне первого полета Виктор Михайлович снова позвонил Марине.
– Что ж вы меня обманули, я ждала, а вы не позвонили больше? – сказала девушка.
– Обстоятельства, – сказал Хабаров. – Сегодня я вам тоже не смогу назначить свиданья. Завтра могу. Как, Мариночка?
– Завтра я занимаюсь до половины одиннадцатого.
– А после?
– А после мой растущий организм должен отдыхать и не волновать родителей.
– Ясно. А что вы мне скажете сегодня?
– Обязательно – сегодня?
– Желательно.
– Вы хороший, Виктор Михайлович, вы… – и она, видимо, взяла трубку другого аппарата: – Да, слушаю, Павел Семенович вышел… Минут через пять…
– Что через пять минут? – спросил Хабаров.
– Это не вам.
– А мне?
– Ох, позвоните мне лучше домой, завтра вечером. Запишите телефон…
– Говорите, я запомню.
– Вы все телефоны запоминаете?
– Нет. Но ваш запомню…
Наконец Хабаров разогнал сороковку по стартовой полосе, мягко оторвал ее от земли и, осторожно маневрируя, замкнул сначала один круг над аэродромом, за ним – другой. Убрал шасси и сразу почувствовал – машина сделалась послушнее, мягче, податливей. Виктор Михайлович прошел по третьему кругу и неслышно приземлился.
Хабаров выключил двигатели и, прикрыв глаза, слушал тишину.
– Ну что, командир? – спросил инженер.
– Что-то слишком хорошо, Акимыч. Даже подозрительно.
– Подлизывается для начала.
Подъехал Севе. Они вывалились всем экипажем на снег и окружили Генерального. И, прежде чем Вадим Сергеевич успел что-нибудь спросить, Хабаров сказал:
– Летает, Вадим Сергеевич, очень прилично летает.
– А вы говорили…
– Что я говорил?
– Надо то, надо это.
– Не беспокойтесь, я вам еще наговорю. А летает корабль вполне.
Хабаров сразу же засел писать отчет о полете. Он всегда старался составлять отчеты, заполнять всякого рода бланки – словом, вести летную документацию сразу же после выполнения задания. Пока не изгладилась острота ощущения, пока в памяти отчетливо жили все звуки, шорохи и вибрации, возникавшие в воздухе, писать было легко. Виктор Михайлович заканчивал работу, когда из коридора долетел
– Вчера еще я вас предупреждал, что нынче утром надо будет послать связной самолет на шестую точку. Так какого ж черта еще надо? Письменный приказ, что ли?
– Машина готова с шести утра, – это говорил командир транспортного отряда.
– И стоит?
– А кто полетит? Веселова Жаксин на Ли-2 угнал, Федорец в госпитале, мне на восток запланировано, так не могу ж я и туда и на шестую точку сразу…
– Разогнал народ, попереводил, чем думал?
– Я, что ли, разгонял? Сами разогнали. Бокуна в испытатели вы, а не я перевел. И Веселову полетный лист сами подписали, так чего ж теперь кричать и возмущаться? Давайте своего летчика.
– Давайте, давайте. А у меня, между прочим, лишние летчики тоже не валяются.
– Ну и у меня не инкубатор. Нема народу.
– На шестой точке Аснер ждет… Хабаров вышел в коридор.
Грузный, рослый начлет и такой же громоздкий, пожилой уже командир транспортного отряда стояли друг против друга нахохленные, казалось, готовые сцепиться как петухи.
Хабаров посмотрел на них, усмехнулся и сказал:
– Ладно вам ершиться. Давайте я слетаю за Аснером – и дело с концом.
– Ты же только что из сороковки вылез, – сказал Кравцов, – неудобно тебя на черепаху тратить.
– Бачьте на этого благодетеля: ему неудобно! Человек выручить готов… А ему – неудобно…
Хабаров поиграл замком "молнии" на комбинезоне и сказал:
– Через десять минут я буду готов. Пусть механик прогреет двигатель.
Давно уже Виктор Михайлович не летал на этой игрушечной машинке, больше напоминавшей потрепанное такси, чем настоящий самолет. Хабаров взлетел прямо со стоянки, развернулся на высоте каких-нибудь тридцати метров и лег на курс. Час пятьдесят минут предстояло ему топать по прямой, вдоль, железной дороги, потом развернуться на шестьдесят градусов и еще через двадцать минут выйти на шестую точку. Он держал высоту двести метров и не глядел на приборы, его вел самый надежный компас на свете – земной линейный ориентир, а говоря просто – железка.
И странное ощущение пришло к Хабарову в этом неожиданном полете: показалось, будто жизнь сбросила со счетов лет двадцать и все снова начинается от нуля…
Вот так по железкам, визуально, на малых высотах топал он, сначала курсантом аэроклуба, потом летчиком-инструктором. И скажи ему кто-нибудь в те годы, что пройдет совсем немного времени и он будет водить машины на скоростях, опережающих скорость звука, подниматься в фиолетовое небо стратосферы, закупоренный в герметичной кабине, связанный с внешним миром хитрейшими радио– и локационными приборами; скажи ему тогда, что вместо девяти пилотажных и контрольных приборов на доске его корабля появится сотни полторы стрелок, – ведь не поверил бы Хабаров, ни за что не поверил! Мог ли он вообразить, что очень скоро забудет, как сличать карту с местностью, что в помощь ему придет аппаратура, которая сумеет сама вывести его в любую точку земного шара и в нужное мгновение доложить: "Ты над целью!"