Нетерпеливые
Шрифт:
По вечерам за столом Зинеб время от времени отваживалась обсудить последние новости в присутствии мужа. Она делала это старательно, с наивным удовольствием; за полгода замужества она так и не усвоила, что если по утрам она и может позволить себе поболтать внизу с моими тетками и Тамани, то здесь, «у нас», правила совсем иные. За их выполнением следила Лелла.
— Говорят, жена учителя Бен Милуда, начала Зинеб, — купила себе золотое ожерелье, которое…
— Говорят? — резко перебил ее Фарид. — Кто говорит?
— Сегодня утром приходила
Фарид повернулся к Лелле, и та ровным голосом произнесла:
— Я запретила ей подниматься сюда.
Фарид взглядом поблагодарил ее. Потом повернулся к жене. Я наблюдала за этой немой сценой.
Зинеб склонила голову к тарелке. Фарид был мрачнее тучи. Он не спеша подцепил кусочек мяса и принялся тщательно его пережевывать. Противно чавкая, он как бы заранее смаковал тот категорический приказ, который отдаст Зинеб.
Лелла скромно встала из-за стола. Зинеб дрожала… Фарид отложил вилку и проводил глазами уходившую Леллу. На неподвижном лице мачехи, как мне показалось, мелькнула при этом тень неприязни. Наконец Фарид вынес свой приговор:
— Отныне, когда в доме появится эта женщина, ты будешь уходить в свою комнату. Поняла?
— Да, — всхлипывая, ответила Зинеб.
Лелла исчезла; я посмотрела ей в спину с пробуждающейся ненавистью.
* * *
Летом с едва забрезжившим рассветом почти тотчас наваливается изнуряющая жара. В этот час внизу, во дворике, еще есть тень. Лежа в постели, я слышу равномерное постукивание швейной машинки моей тетки Зухры: остальные женщины собрались вокруг нее; гомон их голосов врывается в окно одновременно с лучами солнца, лижущими край моей кровати. Иногда я вздрагиваю от переливчатого смеха Зинеб.
Меня потормошили. Проворным движением я, измяв влажную простыню, перевернулась так, что ноги мои оказались на подушке, и сжалась в комок. И в сладкой дреме пробормотала:
— Дай мне поспать еще минутку…
Мне нравилось строить из себя избалованное дитя. Наконец я открыла глаза. В это утро она накрасила губы чересчур яркой помадой. Я разглядывала ее ноздри, казавшиеся слегка выпуклыми глаза, темные завитки волос и этот накрашенный рот…
Я соскочила с кровати и под ее трескотню повернулась к ней спиной. Она вновь оказалась передо мной, теперь уже в глубине зеркала: миндалевидные глаза, горделивые движения головы. Иногда я любовалась ее красотой, когда ночь зажигала ее порочным огнем. Сейчас же я видела лишь кокетливую и жеманную девицу и находила ее вульгарной. Я оделась.
— Пойдешь в четверг на собрание? — спросила Мина.
— Зачем?
— Как «зачем»? Да чтобы проветриться, посмотреть на других девушек, обсудить все эти вопросы…
Под конец ее голос звенел чуть ли не возмущенно.
— Какие вопросы? — холодно ответила я, стараясь, чтобы это звучало презрительно. На самом деле я отлично знала, что за вопросы волнуют лицеисток и студенток: проблема эволюции мусульманской женщины, проблема
— Уф! Сколько проблем!
Я сказала это вслух; под недоуменным взглядом Мины я воскликнула:
— Да! Слишком много проблем! Особенно когда вы начинаете их мусолить…
Я запнулась: разве не ясно, что Мина, занимаясь этими вопросами, лишь отдает дань моде? Пожала плечами, как бы ставя точку в незавершенной фразе. Потом добавила, чтобы сгладить резкость тона:
— Ты же знаешь, что я не люблю интеллектуалок… Они слишком болтливы…
Мина снисходительно засмеялась, но продолжала настаивать:
— И все-таки приходи в четверг. Поможешь мне готовиться.
— Обратись к Лелле, это по ее части, — ответила я.
В действительности я изнывала от безделья. Мина добавила:
— Кстати, я пригласила ту девушку, о которой столько тебе говорила, — Дуджу. Хоть взглянешь на нее…
Дальше я уже не слушала, зная ее склонность к неумеренным восторгам по любому поводу. Я закончила одеваться. Приближалось время обеда; я пригласила ее остаться, но лишь для проформы: она всегда отказывалась, избегая Фарида. Я проводила ее до двери.
Внизу она остановилась поболтать с женщинами, и я наблюдала, как перед моими тетками она снова надела на себя лицемерную маску тихони. Говорила с серьезной миной, хлопала, когда надо, ресницами и улыбалась точно в меру. Я забавлялась ее притворством — потом она обязательно признается мне в нем и сама же будет потешаться над этим с бесстыдным смехом, который будет мне приятен. И впрямь, если мне и нравилось видеть ложь, то на одном лишь ее лице: она составляла истинную ее природу.
Мина одну за другой перецеловала женщин, провожавших ее нескончаемыми любезностями, на которые она отвечала тем же отсутствующим тоном. Она подошла к сидевшей в углу Лелле. В этот миг я уловила ее внезапное замешательство. Лелла спросила с непонятной улыбкой:
— Ты уже красишься, Мина?
Захваченная врасплох, та покраснела.
— О, я просто такая бледная, Лелла…
— Да я вовсе не в упрек! Тебе очень идет, уверяю тебя. До свидания.
Я отвернулась. Просквозившая в ее тоне ненависть не оставляла сомнений: то была врожденная неприязнь раскусивших друг дружку самок.
После сборища у Мины прошли и другие. Дважды в неделю Мина притаскивала меня в кружок все тех же заядлых спорщиц.
Я слушала их с безразличием. Бывало, на протяжении всей сходки я не открывала рта. Посреди чашек с чаем и медовых пирожков весомо, значительно падали слова, прокатываясь по таким похожим одна на другую буржуазным гостиным в неомавританском стиле. Девицы озабоченно морщили лбы, обреченные изображать из себя этаких интеллектуальных подвижниц. Я говорила себе, что их слова — пустота, но звучавшее в голосах упрямство походило на страсть. Их воодушевления я не разделяла.