Нетерпение
Шрифт:
– Понимаю. Скажите, Петр Иванович, а вот, так сказать... У кого подозренье-то возникло?
– Насчет Анны Петровны?
– Именно так. Кого, так сказать, сия загадка интересует?
– Меня, меня крайне интересует. Меня, Петра Ивановича. Мне и расскажете, если что удастся разузнать.
– И глазами твердыми уперся в глаза, глядит, не мигая, черт какой-то. А ведь смело завернул! Рискованный господин.
Польза тут несомненная и перемена судьбы, потому что Третьим отделением пахнет. Но - у Николая Васильевича даже сердце слегка заколотилось - будет ли сил поднять? Вот о чем, сконфузясь несколько, бормотал:
– Боюсь не по Сеньке шапка... Тут ведь особое уменье, войти в доверие...
– А вы попробуйте. Очень это нужно - мне, Петру Ивановичу.
Анна Петровна Кутузова оказалась дамой, что называется, в "последнем соку". Ее щеки и шея наливного, брусничного цвета постоянно блестели от того, что она
Играли обыкновенно вчетвером: отставной штабс-капитан Рында, старуха Богданович или же Вавичек, вольнослушатель из поляков, и Анна Петровна с Николаем Васильевичем. Иногда четверых не набиралось, тогда Анна Петровна заставляла Николая Васильевича играть с нею вдвоем. Роняла карты, он лез под стол, шарил по полу в коварной близости от могучей анны-петровниной ноги в лавандовых облаках. Как-то капот отпал, открылось розовое, в шелесте, в белых кружевах: Николай Васильевич, поспешно стукаясь макушкой, выдирался из-под стола. Скоро Анна Петровна примирилась с тем, что от нового жильца ничего, кроме мелких выигрышей в стуколку, ей не перепадет. Но мелкие - зато регулярные!
– эти выигрыши и были нынче ежевечерним сладострастием Анны Петровны. Она не огорчалась теперь, если и не собиралось четверо. С Николаем Васильевичем, мужчиной тихим и безответным, играть под чаек с рябиновкой было куда как хорошо, даже, пожалуй, еще насладительней, ибо с томностью ожидалась в конце непременная радость: выигрыш рубля, а то и двух. Николай Васильевич играть в карты не любил, не умел, плохо запоминал и порой во время игры отлетал мыслью далеко, задумывался почти с ужасом: "Да зачем же я сижу здесь, жалкий человек? Приговорен я, что ли, с этой дурой вечера убивать?" Анна Петровна, наслаждаясь, успевала, однако, и сама болтать и расспрашивать. То про мужа рассказывала, полковника артиллерии, из семьи знаменитого Кутузова, только не фельдмаршала, а другого, розенкрейцера, крамольника ("Мы все, Кутузовы, вольнодумцы, у нас это исстари ведется!"), то заводила разговор про молодых жильцов, студентов и курсисток, которых очень жалела и всячески оправдывала. Николай же Васильевич стриженых девок не уважал, называл их стрикулистками, говорил, что будь его воля, всех бы по монастырям заточил, пускай бы там полезное делали, монахам портки стирать - и то лучше. Анна Петровна не соглашалась. Спорили.
Но ничего и никак узнать про то, о чем просил Петр Иванович, не получалось.
Надоело Николаю Васильевичу - что он, нанялся, в самом-то деле?
– и решил от тошнотворной бабы съезжать. Сказал: работа не подыскивается, жизнь тут дорогая, последнее проживешь, надо возвращаться в провинцию, то ли к себе в Пензу, то ли в Крым, в тепло. Анна Петровна всполошилась. Такой милый жилец норовит утечь! И тихий, и непьющий, платит основательно, дурных людей не водит и, главное, каждый вечер безотказно: хоть копеечку, да принесет. Неужто в таком городе огромнейшем службы не найти? В том и лихо, что нету. Тут знакомства нужны, иначе никак, нет уж, лучше в провинцию, в простоту - там хоть нет таких роскошных кондитерских, газовых фонарей да французских артисток, зато люди добрые и житье дешевле. А ежели мы вам... Что? Подыщем что-либо подходящее, в случае чего. К примеру что же, Анна Петровна? К примеру, к примеру...
– Поглядывала лисовато, красненьким брусничным глазком.
– Есть племянник, к примеру, Гусев. Служит в Третьем отделении, человек уважительный, может поспрошать. Авось чего есть там-то?
Николай Васильевич едва не подпрыгнул. Вот! Проговорилась, старая кляча. Значит, все верно, Петр Иванович прав: вдовица оттуда. В тот же вечер Николай Васильевич побежал, как условились, в квартиру на Песках и велел сказать, что хочет видеть Петра Ивановича. Просили прийти на другой день. Петр Иванович выслушал сообщение Николая Васильевича как будто без особенной радости, а когда Николай Васильевич сказал: "Ну, слава богу, теперь можно от этой Цирцеи бежать", Петр Иванович поглядел с изумлением: "Как - бежать? Пока не зачислены в штат Третьего отделения, бежать никуда нельзя".
Бормотал жалобно, в мыслях паника, а в душе, из глубины неведомой поднималось ликование: нет, не конец, а начало, начало! И знал уже, что согласится.
Петр Иванович внушал:
– Понимаете ли, Николай Васильевич, в чем горе: шпионов засилье. Расплодилось их на казенный счет - сила необоримая. Взять хоть дом, в котором вы живете, угол Невского и Надеждинской: ведь там гнездо. А сколько таких домов по Петербургу? Да у нас на каждого честного человека по три шпиона, ей-богу, не менее, по улицам шныряют, в университете толкутся, в трактирах сидят на конках катаются. Недавно в "Новом времени" стишок Некрасова покойного напечатали - не читали? "Праздному" называется. Без последней строфы, но нам-то она известна.
И прочитал, глядя на Николая Васильевича твердо-голубым, неотклонимым взглядом:
Что сидишь ты сложа руки?
Ты окончил курс науки.
Любишь русский край.
Остроумно, интересно
Говоришь ты, мыслишь честно,
Что же, начинай!
Иль тебе все мелко, низко?
Или ждешь труда без риска?
Времена не те!
В наши дни одним шпионам
Безопасно, как воронам.
В городской черте.
Вот и надо, чтобы стало им небезопасно. Стрелять их, как псов бешеных. Только в этом спасенье. Иначе честным людям житья не дадут...
Николай Васильевич догадывался, что под "честными людьми" Петр Иванович подразумевал людей определенных. Спрашивать о догадке было неделикатно. Он слышал, что месяца два или три назад в революционной партии произошел разгром, арестовано много видных людей, вожаков, и уж конечно делалось это не без помощи шпионов: озлобление Петра Ивановича против мерзких существ вполне понятно.
– Если бы, Николай Васильевич, удалось вползти к ним за пазуху, а еще бы лучше - в нутро, в кишки...
– Попробую, Петр Иванович, - сказал Николай Васильевич, ужасаясь собственного голоса.
Вдова обрадовалась, узнав, что жилец, подумавши основательно, дал согласие. Племянник был приглашен в ближайшие дни. Это был рослый, плотный, сильно лысый субъект пожилых лет, который по виду мог бы быть мужем Анны Петровны. Из разговора выяснилось, что он женат вторым браком, у него пятеро детей, трое от первой жены, умершей при родах, и два сына от второй жены, немки, дочери фабриканта. Пили чай с вареньем, разговаривали о событиях, Николай Васильевич ругал, как обычно, стриженых девок, Анна Петровна защищала. Племянник внезапно, безо всякого перехода, угрюмо и, как показалось Николаю Васильевичу, с неудовольствием произнес: "Так что пожалуйте в пятницу к господину Кириллову!"
Было видно, что тетка имеет на племянника влияние, тот выполнял ее просьбу через силу, не смея ослушаться. После его ухода Анна Петровна намекнула: он, мол, у нее в кармане, все сделает, что велят, потому что ждет от нее наследства. Николай Васильевич еще подумал: "Не дождется, бедный! Пережить этакую бабищу - задачка..." Однако ночью, лежа без сна, вспоминая и обдумывая, потея от страшных мыслей, Николай Васильевич решил вдруг, что Анна Петровна все ему наплела: никакой он ей не племянник и не ждет наследства. Да, да, наплела. Зачем бы это? И что ж этого субъекта с нею связывает, отчего он так послушен? Внезапно пришла простая догадка: да потому и послушен, что она его чином выше. Когда утвердился в этой догадке, стало еще страшней, потому что: для чего же он-то, Николай Васильевич, места не имеющий жалкий чиновник, понадобился зловещей особе? В чем интерес для нее? Неужто только лишь по рублю клевать в стуколку? Нет, другое что-то. Чуял Николай Васильевич, что вползает в какую-то странную игру, в неведомую сеть: вроде хочет кого-то запутать, поймать, а его самого в то же время ловят и путают. Сна не было, и отступления не было, и выхода никакого! Успокаивался на одной мысли: польза под конец жизни, вот она, польза, грозная, ледяная, смертью дышащая, от нее поджилки трясутся, душа замирает, хочется "мама!" крикнуть, все так, да ведь бесполезность еще смертельней и ледяней. Бесполезность - это уж совсем лед, кровь застывает. Заснул под утро, маялся в кошмаре: Анна Петровна представлялась в зверином непотребстве, то с мордой кошачьей, с клыками во рту, то с эполетами на плечах, а то - капот нараспах и ляжки белеют в синеватых лягушечьих разводах...