Неторопливое солнце
Шрифт:
Кузнец-кузнец, дай деготьку,
А то гол'ву оторву!
И кузнец боится и дает. Или снимет зеленого червяка с листа и внушает:
Червяк-червяк, дай п'утину,
Червяк-червяк, дай п'утину...
И червяк дает паутину. Так все кругом понимает Фанаску и живет с ним в ладу.
На одном кусту боярышника - каждый день приходит смотреть Фанаска "зябриково" гнездо: четыре зеленых яичка; а то есть такая балка, в ней "дохлая барашковая голова с рогами"... Иногда он говорит об этом шепотом матери, чтоб и она знала.
От кухни недалеко разбросался мелкий дубнячок. Корни у него тысячелетние, и все время,
Назар смотрит упорно на этот дубнячок и говорит строго Фанаске:
– Сейчас принеси топор поди: повырубать надо. И всегда, кроме этого, от этих кустов - вша.
Новые дома среди старых пушистых деревьев или среди серых потресканных скал - до чего они нестерпимы для глаз, и как хороши в такой обстановке дома, над которыми не спеша поработало солнце: стерло лоск штукатурки, отодрало масляную краску с дерева балконов, с железа водосточных труб, приобщило к природному, своему, обняло по-родному, усыновило.
Дача Пикулина новая - только весной закончили, - так и блестит вся свежими красками. Дачников здесь нет: далеко от города, высоко, трудно подниматься. Хозяина тоже нет пока, - приедет осенью; один Назар.
Но солнце, вечный хозяин земли, знает на земле каждую пядь; и осенью придется Назару объяснять Пикулину, отчего это по крыше поперек прошли частые белые полосы.
– Это от застоя, ваше превосходительство, - скажет Назар, подобострастно шевеля бровями, - застой росы такой: ночью краску выест, а днем еще хужей: жара. Кроме этого, соль морская.
– Со-оль?
– Так точно, соль вредная. Уж крышу здесь неминуючи через год опять красить.
И Пикулин, старик исправник, коллежский советник, горбоносый, с висячими красными бритыми щеками, покачает головою и скажет сочно:
– Р-рас-ход!
Разметал Федор весь плохо слепленный дымоход плиты, наворочал на полу груду закопченных кирпичей, пропитал всю кухню гарью и сажей, набил себе в бороду черных хлопьев, накурил крепчайшей махоркой, возился над глиной, весь дымный, занял собою всю кухню, выгнал Зиновью с Ваняткой на солнце к порогу...
Горел возле самого порога маленький, шипучий, мокрый на вид огонек; кипятилась вода в котелке; ползал пушистый Ванятка; чистила Зиновья мелкую камсу, слушала Федора.
А Федор говорит все время, не уставая, обо всем, о чем угодно. Увидит Пукета, Фанаскина щенка из татарских овчарок, у которого Назар для злости обрезал уши, говорит о собаках:
– Уж ежель держать собаку, так держать собаку, чтоб была она собакой, а не так... Чтоб она днем - на цепе, ночью - чтоб она спущена и к дому свому чтоб а ни-ни, ни боже мой, никого, чтоб духу-звания близко не допускать... У нас, когда я был еще маленький, две собаки на дворе были: одна... да нет, обе они здоровущие, - вот такие телята. Ну, одна только глупая, вот как человек глупый все мелет, все мелет, и эта своим чередом: все лает, все лает, - и внимания на нее никто не обращает, все бесперечь брешет... А другой зато был - он молчок, о-он лежит себе, брат, посмотрит глазом, одним ухом прослушает, опять будто его в сон клонит; а ворота у нас далеко от дома, шагов двести, а то и больше; хрясть там кто-нибудь ночью - он рот разинет: ам!!
– ну, тут уж вставай, раз его голос услыхали, живым духом вставай, иди: он попустому молоть не будет.
Увидит ли, села на окно синица и тут же с
– "Э-э, знаком, большой птица, нехороший, оно - вор, называемый синиц, - говядину клевал, порвал, - э-э, вор!.." И не думай, что шутки. У меня дядя по свиной части, свиней скупали на туши. И вот ведь туши свиные, скажем, - у нас их как освежуют, опалят, оскоблют, - в холке разрез такой разрезают сколь жирна, показать, стало быть, какой толщины сало, - и в клеть на крюк... И вот ты от соседа не стереги, от соседской собаки не стереги, а за синицей смотри да смотри. Она, синица, невеликая вещь, а на холку сядет, как начнет раскомаривать, - как крыса оборвет!.. Большую шкоду делает. Продавать потом тушу повези - страм! Всякому в глаза кидается: каким манером это могло? Или это зверь, или это пес?.. А этому зверю всей долины - без четверти вершок... "Такой большой птица - вор!.."
И тут же вспоминает кстати Федор:
– Я ведь и сам резник был, да еще какой я резник был знаменитый - по восемнадцать овец в день разделывал!.. Была у меня такая сила, что в селе нашем - не шути селом нашим: две церкви, - ну, известно уж, у нас кулачки на какую я стену встал, та и гонит... У меня рука очень жесткая, - попробуй, возьми своей рукой... Мне, ежель скотина девять-десять пудов, - никаких мне помощников не надо: за рога, на колени, р-раз ее в горловой позвонок, и без последствий... Свинья ежель пудов четырех, тоже я все один.
Увидит мелкую рыбешку камсу в руках у Зиновьи, говорит о рыбе:
– Какая здесь на рыбу дороговизть, лобан свежий ребятишки носят вынь-положь восемь гривен за штуку, а в этой штуке весу - только кота накормить... В Петровском, на Кавказе, я на службе служил - вот где рыба нипочем: сорок копеек пуд - сазан, щука, какую хочешь!.. Куда вместо мяса нам это заменяло, да без мослов, почитай, выходит вес чистый. Так у нас за великий пост экономии столько загнали, - цельную Пасху пьянством занимались.
На море видно, как турки - большая артель, человек тридцать - близко от берега, укрепив в воде столбы, растянули прямоугольником огромную красную сеть на кефаль; на столбах устроили сторожевые вышки, сидят на них по двое, по трое - следят за стаями. На берегу у них дюжина лодок, косые палатки, какой-то скарб... А ближе к городу - цветные кабинки на синеватом пляже, и купальщики, и столько лениво лежащих на песке, и кто-то катается на двух яликах вперегонку - все прозрачное, легкое, голубое... Но каждый день это, к этому привыкла Зиновья, а Федор говорит о своем:
– Я Моршанского уезду... Город Моршанский знаешь? Не знаешь, а у нас там собор знаменитый. Собор у нас там - вы-со-та!.. Его ведь выше Ивана Великого купцы наши умудрили возвесть; туды-сюды - хвать, запрещение: выше Ивана Великого не смей!.. Так его и сгадили весь план: купол обкорнали весь, и венциальные окна - ни к чему по четыре с половиной аршина, а их по двенадцати надо было аршинов: четыре сажня, ты то пойми!.. У нас дьякон там был, Краснопевцев, - как хватит "Многая лета", так и стекла вон. Ну, конечно, во всю силу голоса ему воспрещали... Из себя страсть какой видный, грива - во-о!.. И, бывалыча, всегда он пьян: купечество - всякому лестно, как такого дьякона не угостить?.. Побыл у нас год, а его к архиерею, побыл у архиерея год, а его в святейший синод требуют... Теперь небось такой шишкой стал, - сзаду богу намолишься.