Неубедимый
Шрифт:
— Но ведь задача условно решена! Нам надо было, чтобы из трубы не капало!
Официантка тем временем принесла на подносе чайник, три чашки, нож и стопку тарелок, и хотела было разрезать торт, но Костин отец заявил, что это — его привилегия.
Елена Васильевна, как хозяйка, разлила чай. Повисла пауза, теперь следовало перейти к тому, ради чего затевалась эта встреча, — к разговору о детях. Но никто не знал, как подступиться к этой деликатной теме, поэтому пили чай, говорили о погоде, незаметно прикончили «Космонавта» (некоторые посетители поучаствовали в разъедании торта), заказали ещё чаю.
—
Осторожно снял со стула гитару, проверил настройку. Ударил по струнам.
Немногочисленные посетители взглянули на него с интересом и вернулись к разговорам. Акустика в «Фее-кофее» была удивительная: как будто каждый столик был отделен от соседних стеклянным колпаком, так что звуки доносились едва-едва. Не только чужих разговоров нельзя было услышать — даже разгульные песни, то и дело раздававшиеся то тут, то там, не смущали покой тех, кто ещё в должной мере не разгулялся.
— А я еду, а я еду за туманом! — басил Слоник.
— За туманом и за запахом тайги! — подтягивала Барбариска.
Елена Васильевна разливала чай, оттопырив мизинчик.
— Нет, Леночка, так не годится! — остановился Костин папа. — Что вы такая грустная? Давайте подпевайте, вам же хочется петь. Ну-ка, дайте угадаю, ваша любимая песня — «Старинные часы»? А? Угадал? А я это тоже могу, в порядке исключения.
Спели про часы. Елена Васильевна тихонько подпевала.
— Ну, за Аллу Борисовну. Я, правда, не очень в её творчестве, у меня, как говорится, другие любимые авторы. Помнишь, Барбариска, как в семьдесят каком-то Кукин… царство ему небесное… а я ещё такой говорю ему…
— Ой, да ладно, вспомнишь ещё! На тебя если уж найдёт. — со смехом махнула рукой Костина мать.
Отец легонечко хлопнул ладонью по струнам, наклонился к Елене Васильевне и что-то прошептал ей на ухо. Та не выдержала — засмеялась.
— А вы говорите — барды! — подытожил Слоник, хотя о бардах говорил только он. — Жизнь так коротка, не надо, не надо хмуриться. А то вы как наш сын Костя. Я его называю молодой старичок. В кого он только такой?
— А в кого? — навострила уши Елена Васильевна.
— Да в прапрадеда своего, в купца. Больше не в кого. Тот тоже — выбился в люди и копил, копил, копил. Детей выгодно всех женил. Только младшенький, мой дед, отказался от выгодной женитьбы. И сочетался гражданским браком со своим боевым товарищем Зинаидой. И стал пламенным революционером. Грустно закончилась эта история. А бабушка Зинаида такая красавица была, одна фотография всё же сохранилась… Ну, что было, то было. О чём я? А, да. Сын его, мой отец, значит, напротив, человек смирный, тихий, незаметный. Потому и жив до сих пор. Знаете, он мне в старших классах волосы сам стриг. Сговорится, бывало, с соседями по коммуналке, поймают меня. Они держали — он стриг и приговаривал: «Не выделяйся, Петька, не выделяйся, дольше проживёшь!» А я орал: «Батя, пусти, я всё равно рыжий, куда мне ещё выделяться!» Ну, я раньше был рыжий, пока не полинял. Вот такие у меня были предки. А сам я — человек весёлый, музыкальный. Но, видно, история пошла по кругу. И у нас с Барбариской снова купец народился.
— Значит, Костин сын наверняка революционером станет, —
— Революционером? — вздрогнула Елена Васильевна. — Не надо нам революционеров. Надо Маше сказать, чтобы…
— Да успокойтесь вы. До революционеров в пелёнках нашим детям ещё очень далеко. Пусть живут, как живут, — примирительно сказала Костина мать. А отец уже ударил по струнам и затянул «Лето это маленькая жизнь». Елена Васильевна с удивлением поняла, что хорошо знает слова, и начала подпевать — сперва тихо, еле слышно, а потом всё громче и громче.
Дверь распахнулась, и в кафе, отряхивая с одежды капли дождя, ввинтилась съёмочная группа во главе с Порфирием Сигизмундовичем.
— Не то, не то, я вот с порога вижу — не то. Как мы тут эпизод будем снимать? — накинулся он на свою помощницу в кожанке. — Посмотрите на эти унылые бездарные ро…
Он замолчал и прислушался. В этот момент Костин отец, чтобы показать окружающим, какой он модный и современный, решил исполнить частушки из Интернета «Как на Ладожском вокзале». Порфирий Сигизмундович поджал одну ногу, обхватил себя руками за предплечья, склонил голову на бок. Постоял в такой позе. Съёмочная группа переминалась у него за спиной.
— Остаёмся! — решительно сказал гений. — Сдвигайте столы, да поближе к этим цыганам! Шампанского несите, и чтобы всем хватило!
Рядом с Порфирием Сигизмундовичем как бы случайно оказался Джордж.
— Слушай, парень, у вас владелец нормальный? Мне надо бы здесь пару общих планов снять. А бюджет — всё.
— Снимайте. Я владелец, — был ответ.
— Нормальный владелец, — хлопнул его по плечу режиссёр. — На премьеру приглашу! Эй, запишите мне его адрес, я ему личное благодарственное приглашение пришлю. В двух лицах. На два лица. Вот так надо жить! Широко. Я владелец, я разрешаю! А не то что считать копейки. Выгадывать. Экономить на жизни и тратить саму жизнь! Доставайте оборудование, несите, ставьте свет. Вот там и там. Борис здесь? Мне нужен свет, оператор и Борис. Любезные братья и сёстры, уважаемые посетители! У вас есть уникальная возможность принять участие в съёмках фильма. Кто хочет — остаётся на местах. Кто не хочет — милости прошу покинуть площадку.
Его то ли не услышали, то ли предложение устроило всех. Уже не только родители Кости и Маши, но и самые бойкие посетители кафе пели про шашку, которая казаку во степи подруга. Быстро поставили свет, достали камеры. Загримировали Бориса. Порфирий Сигизмундович метался по залу, размахивая незажженной курительной трубкой. Принесли ещё шампанского.
— Жизнь так коротка! — воскликнул режиссёр. — А я трачу её на вас, бездари. Завтра последний день съёмок. Как получится — так получится. Сворачиваемся, быстро монтируем, озвучиваем — и на слёт бардовской песни. Как давно я там не был!
— А вы бывали на бардовских слётах, Порфирий Сигизмундович? — удивилась его помощница.
— Нет. Не бывал. Очень давно. В смысле — никогда! Не перебивай меня, а записывай за мной, через тридцать лет в мемуар тиснешь.
— Почему через тридцать, Порфирий Сигизмундович?
— А раньше я не умру. И не надейтесь, халтурщики! Больше, больше энтузиазма, Борис. Это ты с утра в завязке, а не твой персонаж!
«Вместе весело шагать по просторам!» — пели уже почти все.