Шрифт:
Осень – странное время года. С одной стороны, все пылает огненными и яркими красками, теплыми, как все оттенки солнца, а с другой – наваливается необъяснимая печаль, граничащая с тоской и ожиданием чего-то нового и, хотелось бы, прекрасного.
Впереди.
Надо только подождать.
Еще немного.
На подоконнике Московского государственного Университета, согнув ноги в коленях, сидел Егор Луковый и смотрел пустым взглядом на мир через окно. Изредка раздавался его тяжёлый протяжный вздох, который выдавал внутренние переживания парня и безысходность его неприметного существования.
Третий курс экономфака, а в
Почему?
Почему кому-то все, а кому-то ничего?
Кто же там наверху распорядился так несправедливо?!
В один момент пустые коридоры учебного заведения наводнились студентами, скрывшими одинокую фигурку у окна. Очередной день начался. Недавняя тишина расправила плечи на фоне всеобщей жизнерадостности молодежи.
– Гор, привет! – Стас Панкратов был единственным другом Егора. Хотя, какой друг? Приятель. Но и этому одиночка-студент был очень рад, даже благодарен. – Гоу на третий этаж, скоро пара начнется.
Со Стасом Егор познакомился на первом курсе. Так случилось, что в самый первый день они рядом сели в аудитории. Парень оказался разговорчивым и веселым. Постоянно рассказывал какие-то глупости и был повернут на автогонках и конструкторах «Lego». Как и Егор, он не состоял в отношениях, не стремился к розовым единорогам и полностью отдавал себя учебе. Общение строилось только в стенах Универа и дальше не распространялось. Так продолжалось до середины второго курса.
В один из дней Стас встретил ту самую, от которой сорвало все тормозные шланги в его голове, и под трек с названием «Люблюнимагу» тот мчался в кювет недевственной жизни с радостными возгласами. И очередной раз Егор завидовал. Правда, по-доброму. Все же друг, какой-никакой. От постоянных душевных излияний Стаса порой хотелось блевать. Долго и мучительно. Но приходилось слушать, улыбаться и одобрительно хлопать товарища по плечу.
Устал.
Егор ужасно устал от несправедливости. Он был зол. В гневе. В ярости. Стереть бы улыбки со всех этих мерзких рож, втоптать их в грязь, смешать с мусором! Стоя сейчас у расписания, парень жалел, что не наделен мистической силой, чтоб ввергнуть всех и вся в благоговейный ужас. Заставить их страдать и молить его, Егора, о снисхождении.
– Эй, мятная конфетка, – появление раздражавшей до мозга костей Кати Фоминой заставило Егора брезгливо передернуть плечами. – Скучаешь без меня?
Какой бы ни была нелюбовь Егора ко всем окружающим, но Фомину он ненавидел больше всех. Эта серая мышь, иначе не назвать, с первого курса взрывала ему мозг, как самая точно нацеленная торпеда. В ней злило все: русые космы в постоянном хвосте, тонкие губы, которыми она язвила и поддевала Егора. А ее маленькие кроличьи глазенки, что смотрели на Егора через толстые линзы очков в оправе «А-ля мечта пенсионера», хотелось выцарапать. Но эта гнусь и по запаху его найдет, чтоб лишний раз самоутвердиться. И на ком?! На Егоре… Казалось бы, в своей нише у социального плинтуса они на одной ступени. В одной лодке, черт подери! Но нет. Эта сука нашла об кого ноги вытирать. Знала же, что Егор не мог ответить со всей своей злостью. Как бы, баб не обижал, какими
– Шла бы ты… Кать, – откровенно послал Егор, поморщившись, что вообще пришлось разговаривать с этой ошибкой природы.
– Конфетка, хочешь меня… – И вот опять эта многозначительная фраза и дебильная улыбка Фоминой. Егор вообще не мог въехать, зачем она со своим лицом пыталась изображать флирт. Блядь, это же противоестественно! Это как жопа вдруг захочет накрасить губы и подмигнуть. – … проводить до дома сегодня?
– Не горю желанием, – раздраженно буркнул Егор, продолжая изучать расписание.
– Фу, какой ты трусишка, конфетка. А я бы у тебя… – Катька закусила свою тонкую губу и изобразила подобие кокетства, больше похожее на оскал гиены, – … списала социологию. Дашь?
– Отстань, а? – отмахнулся Егор и стремительно зашагал к аудитории.
На первом курсе он пытался бороться с этим ненавистным «конфетка», но сдался.
Чем больше вступал в полемику и диалог, тем приставучее и настойчивее становилась Катька. Был даже момент, когда Егор испугался. Пиздец. Была опасность, что исчадие ада попросту сломит его и надругается над ним самыми извращенными способами. Нет, она не толстая. С фигурой все отлично. Наверное. За ее растянутыми, бесформенными серыми шмотками нихрена не видно, а вечно грязные кроссы вызывали чувство брезгливости. Лохмы ее чаще были в состоянии масленого запечатывания с сосулькообразным эффектом. И еще запах. От нее вечно разило булочками. Ни капли парфюма. У Егора в детстве соседка была, тетя Галя с пятого этажа, вот от нее так пахло. И тут некстати вспомнилась большая и мерзкая бородавка около носа соседки. О таком Егор хотел бы не вспоминать никогда.
Через пару лет Егор доучится и окончательно шагнет во взрослую жизнь. Так говорила его мама. Беззаботному, счастливому детству и безрассудной юности придет конец. У Егора из сказанного вообще ничего не было и злило это не по-детски.
Родителей Егор любил. Очень. Мама всю жизнь воспитателем в садике горбатилась, а отец сварщиком на заводе. Богато никогда не жили, но и не бедствовали. Егор точно не чувствовал нужды. Когда он поехал учиться, предки сняли ему квартиру и учебу оплатили. Старались для него, Егора, и он это ценил.
Обида была только за одно: почему они его родили… таким?! Вот с этими каштановыми вьющимися волосами, которые даже в стильную прическу не уложишь; с янтарными глазами, как у волков, которых в фильмах ужасов показывают; губы пухлые… Вообще отдельная боль. Моральная травма со школы: математичка ни с того ни с сего попросила его помаду стереть. Егор в осадок выпал. Помада?! Чего, блядь?! Конечно, потом эта грымза извинилась, только от ее слов: «Твои губки такие яркие, как клюковка. Думала накрасил» – легче не стало! Вместо рельефного красивого тела у Егора худощавость и жилистость, которая на фоне с накаченными… такое себе зрелище. Ростом бог не обидел, тут не к чему придраться – высокий, но можно было мускулатуры добавить?!
Жизнь – боль. Жизнь – дерьмо!
Любые попытки познакомиться с девушками для Егора заканчивались откровенным и оглушительным провалом. В словах был несилен. Вообще не любил всю эту чушь с играми диких бегемотов в брачный период. Говорил прямо о том, чего хотел и о чем думал. Девушки этого не оценили. Ни разу. В голове Егора это совершенно не укладывалось. Почему? Разве так уж неприятно слышать, что задница шикарная, или сиськи идеально поместятся в его ладонь? Честно же, от души.