Неудачник
Шрифт:
Вот учитель математики был не такой. Он был грозой четырех младших классов гимназии. Его нельзя было ни задобрить, ни заговорить, он от всех равно требовал точности и быстроты в ответах, правильности и аккуратности при исполнении письменных работ.
Задача, заданная второму классу, была довольно сложная и замысловатая. Даже Боря не мог сразу придумать, как ее разрешить, и испортил лист бумаги, прежде чем напал на правильный ход действия.
Петя же окончательно растерялся и никак не мог придумать даже с чего начать. Первые ученики уже отдали свои листы учителю и вышли из класса, а у него не было написано ни одной цифры. Боря заметил его отчаянное положение и проходя мимо шепнул: «Помножь версты и сажени на 7 3/4 … решение — 18». Еще кто-то из добрых товарищей подсказал
— Да ты просто осел! — бесцеремонно заявил Виктор. — С какой же стати ты помножил на 2, потом разделил на 9, когда тебе надо было просто разделить на 4 1/2 . И откуда 9? Ведь этого числа нет в задаче?…
— Да я чтобы вышло 18, — со слезами на глазах отвечал Петя.
— Ах, какой ты глупый! Да кто же так задачи делает? Чтобы вышло 18!
Петя и сам понимал, что поступил глупо. Всего неприятнее было то, что и задача-то оказалась совсем не особенно трудной для него. Вечером, когда Витя и Боря заснули, он тихонько встал с постели, зажег свечу, внимательно прочел задачу, подумал минуты две, и весь ход действий представился ему вполне ясно. Не прошло и получаса, как он без малейшей запинки и помарки проделал всю задачу от начала до конца.
«И отчего это я утром не мог так же придумать — вздыхал бедный мальчик, опять улегшись в постель. — Какой я в самом деле глупый и несчастный!»
Латинский экзамен должен был решить судьбу Пети. Он ни день, ни ночь не расставался с латинской книгой и выдолбил что называется «на зубок» всю грамматику. Но ах! Когда вечером, накануне экзамена, Боря продиктовал ему несколько фраз для перевода на латинский язык, у него оказалась масса ошибок: он знал правила, но совершенно не умел применять их.
«Не стоит учиться, я все равно завтра ничего не напишу!» — с отчаянием думал он, бросая книгу.
С тем же отчаянием пошел он на другой день в гимназию, с тем же отчаянием принялся за перевод русского текста, продиктованного учителем. Он писал почти машинально, без особенного старания. «Не все ли равно?» — вертелось у него в голове, — «Я глупый, неспособный, сколько я ни старайся, все равно я не могу писать без ошибок!»
Когда, вернувшись домой, Боря стал вместе с Виктором обсуждать и проверять свой перевод, он не принимал участия в их разговоре, не вспоминал, как сам составил фразы, какие употребил обороты речи. После усиленных занятий перед экзаменом и волнений во время самых экзаменов, на него напала какая-то слабость, какое-то равнодушие ко всему. Даже мысль, что он, может быть, не выдержал экзамена, перестала пугать и огорчать его.
— Не знаю, может быть, выдержал, а, может быть, не выдержал! Мне все равно! — как-то тупо отвечал он на вопросы Александры Петровны, на приставанья мальчиков.
— Экий дурак! — повторяли Витя и Боря.
— Он в самом деле нестерпимо глуп, — возмущалась Александра Петровна. — Можно сказать: судьба всей его жизни решается, а он вдруг: «Мне все равно!»
Глава IV
Мальчикам не объявляли, какие отметки они получили на экзамене раньше торжественного публичного акта. На этом акте, в присутствии почетных лиц города и родителей воспитанников, раздавали награды наиболее успевшим и читали список учеников, перешедших в следующий класс. Федор Павлович и Александра Петровна пошли на акт вместе с детьми и волновались почти так же, как они. Витя старался придать себе бодрый вид и по дороге в гимназию нарочно заводил веселые разговоры, но его смех и болтовня выходили какими-то неестественными, принужденными. Боря хмурился и сердито замечал брату, что теперь не до глупостей; Петя казался всех спокойнее; равнодушие, охватившее его перед латинским экзаменом,
Акт начался молитвой, которую пропел хор гимназистов; затем учитель русского языка сказал очень длинную речь, которую почти никто не слушал, и наконец секретарь стал читать то, что всех особенно интересовало, список воспитанников, удостоенных награды и перевода в следующий класс.
Виктор Красиков был переведен в четвертый класс; Борис Красиков перешел в третий класс первым и получил первую награду — книгу и похвальный отзыв.
Александра Петровна заплакала от радости. И она и Федор Павлович обнимали своих детей и поздравляли их, особенно Борю, с успехом. Среди семейной радости они почти забыли о Пете. Увы, его было не с чем поздравлять! Оказалось, что Петр Никифоров получил на экзамене два по латинскому языку и единицу по арифметики, он не только не перешел в следующий класс, но даже лишен был права переэкзаменовки.
Счастливые и довольные возвращались Красиковы домой. Виктор подпрыгивал от радости, что противные экзамены свалились с плеч и отъезд на дачу назначен на послезавтра; Борис старался сохранить скромный вид, но глаза его светились гордой радостью всякий раз, как он взглядывал на полученную в награду изящно переплетенную книгу.
Уныло плелся Петя сзади них. «Не перевели… не дали переэкзаменовки… выключат»… Несколько раз в течение зимы и во время приготовлений к экзамену представлялась ему возможность этого несчастия, но он отгонял мысль о нем, как слишком ужасную. И вот это ужасное обрушилось на него! Он с каким-то недоумением оглядывался вокруг. Как странно. На улице все то же, что было утром, ничто не переменилось… Тот же Песочный переулок, тот же толстый купец у дверей своего магазина, тот же забрызганный краской забор… И солнце светит так же ярко, и прохожие барыни о чем-то смеются… Все так же, как было утром! А он? Может быть, и он остался тем же? Нет. Какая-то страшная тяжесть давит ему на грудь и на голову; тогда он был такой, как все люди, он мог и говорить, и думать как все, а теперь он не такой, он несчастный, страшно несчастный!
Весь этот день был торжеством для Бори. Родные и знакомые, зашедшие к Красиковым после акта, хвалили его, поздравляли Федора Павловича и Александру Петровну с таким примерным сыном, за обедом пили его здоровье, после обеда Федор Павлович повел его и Витю по магазинам, чтобы они выбрали себе по какой-нибудь вещи на память об этом радостном дне. Петя был доволен, что никто с ним не заговаривает, никто не обращает на него внимания. Вечером, когда собрались товарищи Вити и Бори, чтобы вместе попраздновать и распрощаться на лето, он ушел в темную шкафную комнату и спрятался там. Страшная тяжесть продолжала давить его, он не хотел никого видеть, ни с кем говорить.
Между тем Федор Павлович и Александра Петровна, запершись в кабинете, совещались о том, что с ним делать.
— Какая обуза чужие дети! — ворчал Федор Павлович. — Куда мы его денем? Он, очевидно, тупица, совсем не способен к ученью!
— Не попробовать ли отдать его в реальное училище, — посоветовала Александра Петровна, — там курс легче, чем в гимназии.
— Помилуй, у него по арифметики единица, а в реальном училище главный предмет математика.
— Ну, в какое-нибудь ремесленное? В какую-нибудь земледельческую школу?
— Право не знаю! Он такой слабый, тщедушный, земледельческих работ он не сможет делать! Да и ремесла? В училищах учат слесарному и столярному, какой из него выйдет работник, ему и молотка не поднять!
— Надо спросить его самого, — предложила Александра Петровна, — ведь он не маленький, ему уж тринадцать лет! Может быть у него и есть призвание к чему-нибудь.
Петю с трудом разыскали и позвали в кабинет.
— Ну, брат Петр, — серьезно, почти строго, заговорил Федор Павлович, — тебя, ты знаешь, выключают из гимназии. Скажи пожалуйста, что же ты намерен делать?