Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.
Шрифт:
Эти рабочие рассуждения не то что уводили от предстоящего разговора с Петькой, но ставили его в тот же деловой и необходимый ряд — так что и. волноваться вроде бы не из-за чего.
Справа двадцать открылся огонь — кто-то из наших тралит. А может, поляки — они тоже работают здесь: во время утреннего совета бегущая польская речь раза два или три врывалась в нашу частоту.
Петр удивится, когда он вызовет его. Или предчувствует и ждёт?
Палуба уже отсырела, хотя ночь только подымалась и. влажность не достигла ещё своих ста процентов. Пришвартованные корабли
«Не вышло из тебя человека, Петр. Ты ведь не живёшь— небо коптишь. И ничего не найдешь ты уже, попомни мое слово. Из таких, как ты, предатели получаются». Кто дал ему право на эти слова!
Зазвонил телефон, чиф дважды сказал своим бесстрастным голосом «да» и положил трубку. Стармеха, должно быть, не заметил — тот стоял в дальнем углу, за камерой радара.
Жива ли мать Петьки? Где-то под Костромой жила она, хворала. Возвращаясь из рейса, беспокойно и внимательно вчитывался Петька в её письма..В отпуск ездил к ней (при Рогове раз такое было; почему раз только?), а вернувшись, приволок гору деревенских гостинцев. Очень мед был вкусен, в сотах — ни до, ни после не едал Рогов такого меда.
Не спросил. Черт знает о чем говорил, а главное — мать как? — не спросил. В памяти снова всплыло немолодое нерадостное Петькино лицо, его фигура, отодвинутая от стола, его больное веко — и трепыхнуло вдруг сердце у стармеха, и жарко сделалось лбу и на толстом загривке. Умерла мать… Мгновение он сопротивлялся этой мысли — дурно было думать так, не зная наверняка, но мысль встряла, и никуда. Давно случилось это? По–видимому, не очень, потому-то и в море опять пошел — забыться. «Вы ведь ничего не знаете обо мне, Михаил Михайлович. Ничего».
Рогов решительно подошел к УКВ.
— «Альбатрос» — «Памиру», «Альбатрос» — «Памиру». — И спросил первого помощника. Боялся услышать: отдыхает Первый, или на палубе где-то, или в трюме на — подвахте— у них ведь там тоже подхваты.
— Сейчас…
Стармех ждал, сомкнув губы, не вытирая испарину со лба и тем как бы отрицая и испарину, и свое волнение. Все хорошо… Обтекаемая отраженным от палубы светом чернела фигура чифа. Пусть!
— Малыга у аппарата. Прием.
Стармех поспешно отвел взгляд от чифа, нажал клавиш передачи. Внимающая, бездонная пустота эфира.
— Это Рогов. — Его губы почти касались микрофона. — Привет!
Он не знал, что ещё сказать, и отпустил клавиш, но там молчали, его слушали — он ведь не предупредил «Прием», и он торопливо опять нажал. Жарко в рулевой рубке!
— Петя, —сказал он. — Ты меня слышишь?
— Слушаю, Михаил Михайлович. — Будто и не произошло ничего.
Ни единой мысли в голове… Нашелся:
— Пошли на седьмой.
— Пошли, — согласился Петр, и Рогов переключил с дежурного одиннадцатого канала, на котором слушали все, на свободный седьмой. Получилось, будто обещает преподнести Петьке Малыге нечто сокровенное… Не было у Рогова ничего такого.
— Здесь? — деловито осведомился он, будто
— Здесь, — спокойно подтвердил Петька.
Стармех озабоченно почмокал в микрофон.
— Когда отходите?
— Сейчас.
И все, и ни слова больше. Рогова обескураживала Петькина лаконичность.
— Как же сейчас? Вы ведь даёте ещё. — Но взглянул вниз и увидел, что лебёдки, которые работали на «Альбатрос», застыли в неподвижности. — Понятно. Много скинули? Прием.
— Четыреста… — Судя по тону, ничего странного не было для него ни в этой беспечной разговорчивости стармеха (после недавнего-то скандала!), ни в его ду–рацких вопросах (если уж так приспичило ему, мог бы разузнать все у — своего второго штурмана, а не засорять эфир).
— Понятно, — повторил Рогов. На чифа не глядел, но знал, что тот здесь, в пяти шагах, и слышит все. — Вы ведь ещё швартоваться будете?
— Да, — сказал Петр.
— Но теперь уже полегче будет. — Как пусто, как необязательно он говорит! — и все из-за чифа. Рогов с ненавистью поднял глаза. Антошина не было. Огляделся, не веря. Исчез, испарился! — Петя! — заспешил он. — Ты слышишь меня, Петя? — Впопыхах забыл отпустить клавиш, а когда отпустил, Петр договаривал уже:
— …Михайлович. Прием.
Рогов быстро нажал.
— Послушай, Петя, ты вот что, ты не бери в голову. По–дурацки все получилось. Ты слышишь меня? Прием.
Вместе с Петькиным голосом ворвался другой, далёкий, но тоже русский — наши переговаривались на седьмом о каком-то тросе, черт бы их побрал! Рогов крикнул:
— На девятый пошли. «Альбатрос», але, на девятый. — Перешли, и Рогов, удостоверившись, что, Петька здесь, заторопил: — Ну–ну, Петя, я слушаю. — Сердце бухало в груди и мешало.
— Да я, собственно, ничего. Все нормально, Михал Михайлович. — Не то, не то! Рогов ждал. Может быть, Петька не понял его? Должен же он сказать ещё что-то. Эфир посвистывал и гудел пространством.
— Петр, —сказал Рогов.
— Да, Михал Михайлович.
Не один он там, сообразил вдруг Рогов — не один, и как может говорить откровенно? Вахтенный штурман на мостике, а возможно, и капитан — ведь они отходить собираются. Как сразу не догадался?
— Петр, я не прощаюсь с тобой. Как пришвартуетесь, сразу ко мне. Ты понял меня?
— Да я не знаю, Михал Михайлович. Как там получится…
Рогов и слушать не хотел. Он требовал, ругался — перед ним опять был прежний Петька, его ученик, и тот уступил, потому что кап мог он. не уступить стармеху Рогову?
— Так договорились. Я жду тебя. Как только пришвартуетесь — связываемся. — И ещё раз, на прощанье— твердо и раздельно: — Ты понял меня — не держи в голове. Выкинь! Ты ведь знаешь меня. Я могу такого наговорить… — Пусть штурман там, пусть капитан — в конце концов, он не о Петьке — о себе.
Выключившись, некоторое время — стоял неподвижно, затем вспомнил и перевел на одиннадцатый. И тотчас:
— «Памир», «Памир», где вы там запропастились? Прием.
Стармех огляделся. Антошина не было, и он ответил сам. Вызывал «Меридиан» — что-то там насчет тары.