Неудавшаяся история
Шрифт:
Всемил отряхивался от въевшейся в ткань грязи и вопрошал, на кого он похож. Я не рискнула признаваться, поэтому глупо улыбалась.
За много лет ничего не изменилось. Перед входом в село, как и прежде, не наблюдалось стражников. А ворота были распахнуты настежь. Приречные зори отличались особым гостеприимством, правда, не ко всем.
Направо, налево, семь саженей прямо. Слышна песенка отмершей после зимовки речушки. Кто-то шепчется за спиной. Люди опасливо рассматривают жутковатую троицу, но боятся преградить ей дорогу.
Во
Мужчины переминались с ноги на ногу, а я громко постучалась в дверь. Долго ждать не пришлось: на пороге появилась старенькая невысокая женщина с потухшими глазами и побелевшими губами. Чертами лица она напоминала меня саму, только заметно постаревшую, иссохшую от тяжелой жизни. Женщина вытерла мокрые руки о край юбки.
— Хлеба хотите? — ставя ударение на букве «о», спросила добрая матушка.
— Нет, — я глубоко выдохнула. — Мы не нищие.
— А чегось?
— Я это… — я потупила взор. — Радослава.
— Ох! Бес! Бес! — Матушка обхватила лоб сухими ручонками. — По души грешные пришла, сожрать нас за провинности да отправить во служение тьмы?!
— Почти. Я соскучилась…
Но мама не слышала оправданий. Она размахивала руками, выкрикивая:
— Привела с собой оживших мертвецов! Люди, спасайтесь! Не виноваты мы пред тобой!
Седые волосы вылезли из-под сбившейся косынки. Матушка упала на колени. Я зажмурилась от стыда и смущения.
— Мам, я не собираюсь причинять кому-либо зла. У меня проблемы…
— Это у нас горе-горюшко, раз на деревню наслали нечистых!
Я подняла маму за локти. Она перестала кричать, только задыхалась от всхлипов и одними губами молила о пощаде.
Всемил с Лисом благоразумно отмалчивались. За забором собралась целая толпа любопытствующих. Некоторые держали наготове вилы или косы. Народ выжидал.
А в сенях показался белобрысый остроносый мальчуган, в котором я узнала младшенького братца. Он нахмурился, но затем взвизгнул и подбежал ко мне.
— Радка! Приехала!
Всё не так плохо, если хоть один человек в этом месте до сих пор рад меня видеть.
В-тринадцатых, не пытайтесь погубить ведьму, будучи неуверенными в своих силах
«Любовь — штука сложная. Не всегда поймешь, где грань между чистыми чувствами и развратом».
Братишка, спотыкаясь о порожек, подлетел ко мне да сжал в настолько крепких объятиях, что я робко пискнула и затихла.
— Ты — гадина! — громко известил голубоглазый мальчонка.
— Знаю.
Истор наконец-то отошел, и я вновь смогла дышать.
— Обещала вернуться, а сама… — продолжал ныть братишка.
Затем он шепнул что-то на ухо маме, и та удалилась к толпе, бочком проходя мимо Всемила с Лисом. Истор, проследив
— Не боишься меня? — я оскалилась.
— Зачем? Ты, конечно, негодяйка, но не злая. Ты ведь не злая?
— Нет, — подумав, пристыдилась я. — Ты так вырос. Выше меня стал! Сколько тебе, кстати, лет?
Братец хихикнул, но не ответил. Сбоку взвыл князь, которого доселе никогда не встречали с факелами. Пока народ обсуждал, оставлять ли нас в живых, мы вошли внутрь.
В доме стоял аромат щей да свежескошенной травы. Запахи улыбок, переживаний, которые невозможно забыть и после столетий отшельничества. Так пахло детство, когда по ночам можно зарыться носом в набитую соломой подушку или вынимать из неё травинки, а после плести из них косички. А на рассвете слушать крики неугомонных шутников-петухов, мечтая свернуть им шеи. Так пах колючий сеновал, от которого чесалась спина, а на утро приходилось отряхиваться от налипшего к волосам сена.
За порогом стихли голоса, и вернулась чуть успокоившаяся мама. Она неуверенно обнялась со мной, тотчас отстранилась и ушла за чесноком, словно чернокнижье передавалось по воздуху.
Холодная колодезная вода смыла налипшую за дни дороги грязь. Под ногтями, казалось, начиналась собственная жизнь, поэтому я с удовольствием оттерла их до красноты в пальцах. Заодно промыла подсохшие раны и перевязала лодыжку.
Свежий ветерок донес аромат оладий. Масленых, жирных, таких любимых мною. Сидящий рядышком Кот навострил уши и сбежал. Когда я вернулась в дом, существо уже пыталось откусить кусок пышной лепешки, но обжигалось и обиженно вопило, подцепляя тесто когтями. Мама рассматривала его с осуждением, но не сгоняла. Боялась.
Спутникам приготовили одежду моих многочисленных родственников, но пообещали отдать только после помывки. Поэтому сейчас матушка в страхе разглядывала измазанный кровью наряд Лиса, а братишка интересовался, откуда «господа знакомы с Радкой». Господа застенчиво краснели и не признавались в постыдном побеге из Капитска.
— Чем ты занималась все эти годы? — заприметив меня, брат мгновенно сменил тему.
Можно, конечно, поведать печальную историю о болоте. Но я, кокетливо заправив прядь вымокших волос за ухо, начала сочинять сказку о дружбе со столичными чародеями. Уважение постепенно появлялось на лицах родни.
— А где папа?
Я поняла, чего мне не достает. Грубого, рваного баса отца и его тяжелых шагов по деревянному настилу.
— Издох окаянный, — вымученно отмахнулась матушка.
Сердце бешено запрыгало по груди. В горле запершило.
— Мам, — цокнул Истор, — зачем ты врешь? К Альке он ушел, к соседке нашей.
— Сорок летов вместе прожила со свиньей! Лучше б издох! — возмутилась мама, ударяя кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, молоко пролилось осоловевшему от переедания Всемилу на штаны.