Неудавшийся эксперимент
Шрифт:
— Теперь живут богато, так в России никогда не жили. Бывало, кто шею мыл, тот и буржуй. А нынче ванные понастроили. Я так скажу: кто сейчас долго не живёт, тот не хочет.
— А если не умеет? — заметил Рябинин.
— Никаких умений и не требуется. Вот урезать жизнь вдвое — тут умение нужно. Есть же пословица мудрая: живи просто — доживёшь до ста.
— А что значит «просто»?
Рябинину казалось, что многие люди живут уж слишком просто. Он не любил да и не понимал выражения «простой парень». Прост в обращении? Но это скорее присуще натурам богатым. Прост в мыслях и чувствах? Избави боже от такой простоты. Когда человека хотели похвалить
— В столовую ходите? — спросил неожиданно мастер вместо ответа.
— Бывает.
— Заметили, что кашу почти не едят?
— Пожалуй, — согласился следователь.
— Берут бифштексы, шницеля и всякие люля-кебабы. А ведь каша полезней, да, по-моему, и вкусней.
— Ну и что? — спросил Рябинин, смутно догадываясь, куда сейчас повернёт этот разговорчивый свидетель.
— А теперь космос, небоскрёбы, цветные экраны, чудеса науки да разные синтетики. Ослепляют и оглушают. Вот человек и потерял чутьё к простому. Кто нынче удивляется куску хлеба, кружке холодной воды, верному слову, прутику с листочками, полену, а? Да никто. Нынче подавай камни с Луны. А того не знают, что земная колодезная вода большее чудо, чем камень с Луны. Опять-таки работа. Все хотят стоять у чудо-машин… Да что я — стоять. Хотят сидеть и кнопки пальчиком топить. Желаю заниматься проблемами, наукой, руководить… И слыхом не слыхивали, какая радость от работы своими собственными руками. Пилить, строгать, сверлить, кирпич класть… Я вам так скажу: кто не чует вкуса воды, хлеба или мускульной работы, у того нет вкуса и к жизни. У них заместо вкуса к жизни только интерес к ней, кое-какое любопытство, как у зрителя…
Он замолчал, поёжился бородкой и подозрительно спросил:
— Думаете, старческая воркотня?
— Нет-нет, — искренне заверил следователь.
— Я имею право так говорить. Прожил честно и просто.
— И не ели люля-кебаб, — пошутил Рябинин.
— Только в юности баловался мясом. А теперь не ем. Вот овощи, молоко да грибы. Надо мной смеются, мол, обессилею. А я им толкую: возьмём хищника. Он ведь не сильный, его хватает лишь на один бой, только поймать да задавить. А лошадь? Вон какая выносливая. Потому что траву ест.
Рябинин глянул на часы: слушать было интересно, но они просидели уже всё утро. Его взгляда на часы старик не заметил.
— Никогда не курил и не пил. Увидишь сморщенного старика, ну, значит, курил да пил. Говорят, для аппетита. Что ж: всухую съем одну тарелку супа, а после рюмки — две? У меня аппетит и без рюмки хороший, я не больной, а две тарелки супа мне и не нужны.
Он выдернул из кармана пиджака огромный многоцветный платок, похожий на флаг какого-то государства, и торопливо высморкался, словно боясь, что его не дослушают.
— Есть мужички, — пьют: что в рот, что в з amp;рот. Вред от пьяниц большой, а ещё худший вред от рюмочников. Пьяница-то виден, он молодёжь отпугивает. А рюмочник весёлый, вроде бы и не пьяный, вот и притягателен. Мы любим бичевать вино. А это глупо и бесполезно. Раньше на Руси так говорили: «Не вино виновато, а пьянство». Надо так: довёл себя до пьяного состояния на людях — год тяжёлых бесплатных работ. Тогда б не вина боялись, а перелива. И человек держал бы себя в руках. Я про вино пословицу сочинил. Вот оцените: «Вино для мужчины — путь
Рябинин поговорил бы, с наслаждением поговорил бы о проблемах алкоголизма и обо всех других проблемах, которыми этот старик, видимо, был набит, как автомат монетами. Но уже минуло утро — уже доносилась из коридора одиннадцатичасовая радиозарядка. Нужно его перебить, хотя и опасно. Высказав своё, свидетель начнёт говорить о деле. Перебей его на своём, замолчит и на общественном. Свидетель не делит их встречу на процессуальные показания и на простую беседу — для него это серьёзный и цельный разговор со следователем. Рябинин помнил женщину, которой не дал выговориться о муже, и она умолчала о виденном преступлении…
И всё-таки нужно перебить:
— Василий Васильевич, вы обещали кое-что сообщить о краже из универмага.
Рябинину показалось, что старик слегка опешил. Он смотрел на следователя, силясь вникнуть в смысл произнесённых слов.
— Да-да, — запоздало согласился он чуть скороговоркой. — Видел лодку. Так на чём я остановился…
— Подождите-подождите. Где видели лодку?
— Примерно там, где вы вчера ныряли.
— И что эта лодка делала?
— Что делают лодки… Плыла.
— Куда?
— Наверное, на тот берег.
— А когда это было?
— Ночью.
— Василий Васильевич, вы такой интересный рассказчик, и вдруг заговорили односложно…
— Да нечего рассказывать. Не спалось, вышел погулять на бережок, а лодка уплывает. Вот и всё.
Рябинин понимал, что свидетеля больше интересовали разговоры на общие темы. Какое ему дело до кражи…
Свидетелей кража не интересовала — они посторонние. Не интересовала она и сторожа, которого, видимо, не тронула бы и летающая тарелка, опустись та на его будку. Списав похищенное, утихомирились и работники универмага. И только двое, инспектор уголовного розыска и следователь, не могли успокоиться.
В этом беспокойстве Рябинина удивляло его одиночество. Серьёзная кража, похищены крупные материальные ценности, уголовное преступление… Да что там ценности — бесценная жизнь, бывало, насильственно прекращалась. И государство, само государство, доверяло одному человеку во всём разобраться и принять необходимое решение — оно вверяло следователю судьбу чрезвычайного происшествия, именуемого уголовным преступлением. Разумеется, были товарищи и был надзор, но они были рядом, только рядом, и могли лишь помочь или поправить. В конечном счёте, следователь оставался с преступлением один на один, как хирург с оперируемым. И, как хирург за жизнь больного, только следователь отвечал за уголовное дело. В первый год службы Рябинина это пугало, лишая покоя и безмятежного молодого сна. Первый год службы остался там, за горизонтом времени. Но эта ответственность, взваленная государством на его не столь уж широкие плечи, продолжала грызть покой и напускать издёрганные сны.
— Я на месте не сижу ни минуты. Катаюсь туда, сюда, как колобок. Бегаю по квартирам, машинки чиню. Подхожу к лифту, стоит девочка лет двадцати, ждёт бедная, а я пешком по лестнице на восьмой этаж. В трамвай да в автобус сажусь только на большие расстояния, а две-три остановки скорее пройду, чем ждать. Эти молодые, которые акселераты, жить долго не будут, не-е-ет. Не хотят жить-то, не двигаются. В обеденный перерыв, коли бываю в своей конторе, знаете, что делаю? Уголь иду покидать для нашей котельной. А сотрудники слушают передачу «Для тех, кто не спит в рабочий полдень».