Неудавшийся эксперимент
Шрифт:
Потрясённый Петельников отправился в медицинский институт. Там объяснили, что головы они не пересаживают, потому что не умеют, да и умных голов мало, а пересаживать глупые нет смысла. Всё-таки после десятилетки Петельников пошёл на биологический факультет университета. Он счёл его подходящим для уяснения биохимических основ совместимости при трансплантации органов.
Где-то в середине учебного года перед первокурсниками выступил известный учёный, только что сделавший открытие: у него что-то с чем-то соединилось, но увидеть это соединённое можно было только в электронный микроскоп. Какие там пересаженные
Тогда Петельников задумался. Он понимал: расцвет биологии, может быть, наступает как раз потому, что она вторглась в невидимое, в неведомое. Но рядом с лабораторией была живая жизнь. Строились трассы, наполнялись моря, вскрывались недра, летали в космос, в конце концов, по улицам неслись машины и ходили люди…
Возможно, эти сомнения остались бы сомнениями. Но подвернулся случай, который всегда подворачивается, когда его ждут.
Однажды Петельников провожал однокурсницу, которая жила в районе новостроек. Почему-то десять вечера казались там глубокой ночью — тишина, одинокий прохожий, редкий автобус… Однокурсница вздрогнула, увидев троих парней, бегущих от одного. Ему показалось странным, что трое бегут от одного — значит, сильно перед ним виноваты. Петельников отпустил девушку и пошёл наперерез. Первый бегущий блеснул ножом. Петельников сбил его кулаком, второму сделал подсечку, а третий остановился сам, робко пытаясь вскинуть руки вверх, словно перед наведённым пистолетом. Их преследователем оказался инспектор уголовного розыска. Уже в милиции он кричал на Петельникова:
— Какая к чёрту биология! Думаешь в мире не хватает биологов? В мире не хватает настоящих мужчин! С твоим ростом, с твоей силой, с твоей реакцией, с твоей смелостью нужно идти к нам, в уголовный розыск. Усёк?
Петельников усёк — через месяц он уже был зачислен в школу милиции.
И вот теперь, когда усталость съедала энергию и вроде бы ложилась прямо на лоб, стягивая всю голову, всплывали те красивые слова; всплывали, как символ тишины, белых халатов, неторопливых. разговоров и астрономических сроков на опыты. Рибосомы, митохондрии, цитоплазма… Он тоже мог стать биологом — спал бы сейчас, а не ел придушенные сардельки в трамвайном парке.
Однажды для работников суда, милиции и прокуратуры, читалась лекция о достижениях физики. Лектор улыбнулся и сказал, что природа тоже имеет привычку скрывать свои тайны, поэтому работа учёного сродни работе следователя. Петельников и Рябинин тогда переглянулись: лектор упустил малость, которая делала научный поиск несравнимым со следственным. Природа свои тайны скрывала, но она хоть не мешала их искать — она их не прятала умышленно, не давала ложных показаний, не запугивала, не угрожала, не обманывала…
Петельников допил кофе, за который повара следовало бы привлечь, как за мелкое хулиганство.
На автобазе стало тише. Возвращались последние машины, главным образом с междугородных линий. Инспектор тяжело лазал по кузовам, негромко беседовал с шофёрами, лениво ходил меж автомобилей… Он знал, что так работать нельзя — на ленивый вопрос получишь ленивый ответ. Но непроверенных машин осталось мало.
Петельников понюхал руки — они пахли бензином. Жёлтые ботинки оказались залитыми соляркой.
Около четырёх часов инспектор зашёл к диспетчеру, который помогал разбираться с путёвками, рейсами и машинами.
— До свидания, папаша. Всё, ухожу.
— Из-за универмага не спишь?
Слухи уже расползлись.
— Из-за него, — согласился инспектор.
— Зря у нас ищешь.
— Почему же?
— А глянь на машины. Сплошь тяжеловозы. Водители знаешь, сколько заколачивают? Двести пятьдесят — триста, а то и четыреста. Зачем воровать-то? Им хватает.
— Воруют, папаша, не оттого, что не хватает. Теперь всем хватает.
— Отчего же, по-твоему, воруют?
— От жадности.
Диспетчер подумал, даже не отозвался на телефонный звонок, придавив его на секунду снятой трубкой.
— Верно, от жадности. Всем хватает, а иному хочется сверх того. И всё-таки в универмаге наши не были. Вчера ж получку давали.
— Ну и что?
— День зарплаты для трудового человека вроде праздника. И семья ждёт. Поэтому настроение особое. Вот чарку водитель может позволить, а на кражу не пойдёт. Других дней, что ли, мало?
Петельников вышел на улицу. Уже пошли трамваи, и, может быть, за домами, где-нибудь на окраине, за тем же универмагом, высунулся краешек солнца. Он с отвращением подумал об автобусе, который шёл до его дома: запах бензина, выхлопных газов, нагретого крашеного железа претил ему после этой ночи. До дому не так и далеко. И утро хорошее.
Он зашагал по тихим улицам.
Старик диспетчер неплохой психолог. Трудовая копейка для рабочего человека имеет особый вес, и день её получения — особый день. Для рабочего человека. Но тот человек, который «взял универмаг», был уже не совсем рабочий, потому что польстился на чужое. Для него уже пропала святость заработанной копейки, а значит, и праздничность дня получки.
Петельников увернулся от поливочной машины. Зря: всё равно плащ отдавать в чистку.
Интересно, спит ли сейчас преступник? Спит. Но чутко: ворочается, ждёт. И выжидает то время, когда можно сбывать украденное. Впрочем, может потихоньку продавать с рук — государственные точки реализации все перекрыты. Нетрудно сбыть по дешёвке серьги, шерстяные рубашки, хрустальные вазы. Труднее продать цветной телевизор…
Инспектор чуть было не свернул в ненужный ему переулок, сбитый с шага новой мыслью: ведь телевизоры поднимались, тащились, грузились и везлись быстро и небрежно. Наверняка растряслась вся электроника. В цветном телевизоре разберётся не каждый. Если его купит неспециалист, то обратится в ателье. Вот и ещё одна работёнка — поговорить со всеми телевизионными мастерами. Рябинин до неё не додумался.
Через сорок минут Петельников открыл замок и оказался в квартире, залитой солнцем. Он обошёл её, не снимая плаща.
На тахте, как сброшенная шкура, топорщился пятнистый плед. Растерзанные журналы валялись на полу. На одном, раскрытом, на лбу сфотографированной девушки стояла чашка с недопитым кофе. На столе, кажется, было всё, что производит лёгкая промышленность. И даже чернела гантелина, которую, видимо, произвела уже тяжёлая промышленность.
— Надо жениться, — вздохнул инспектор и бросил плащ на тахту.