Неудержимая. Моя жизнь
Шрифт:
Это был ключевой момент. Если мы подписываем, то у нас будет хоть какое-то место для жилья и тренировок. Если нет, то у нас нет места ни для тренировок, ни для жилья.
Я восхищаюсь своим отцом: он ни на минуту не потерял свою веру, не сдался, не стал искать легких путей. Что нас тогда спасло? Что сделало возможной мою карьеру? Этот момент был не из тех, когда он принимал вызов и говорил: «ДА». Люди вообще слишком много внимания уделяют тому, как и когда говорится: «ДА». Но главную роль в моей судьбе сыграли его «НЕТ». Для него обычно до определенного момента было – да, а после него – нет. В этом заключались его бунт, его мятеж. Он просто не мог позволить мне стать частью плана чужого человека. Были только я и он, и так это и будет до тех пор, пока он не найдет человека, которому будет доверять.
Мы отправились к нему, в маленький трейлер на краю кортов «Эль-Конкистадора». На лице Секу было издевательское выражение. Он знал, что, благодаря ему Юрий находится под тяжелым прессом – ведь отец все еще не мог работать из-за травмы. На Секу была белая теннисная форма, глаза сверкали, а улыбка была широкой и фальшивой.
Он немедленно взял быка за рога.
– Ты подписал контракт? – был его первый вопрос.
– Нет, – ответил Юрий.
– Контракт надо подписать, – заметил Секу. – Как только ты его подпишешь, мы сможем вернуться к нашим делам.
– Не думаю, – услышал он в ответ.
Юрий вернул ему документ без подписи. Секу возмутился. Не обращая на это внимания, отец рассказал ему, с кем мы встречались, и что нам сказали по поводу контракта, и что я стану собственностью Секу, если он подпишет контракт. На это Секу возразил, что люди, с которыми мы встречались, были или глупцами, или ничего в этом не понимали, или врали. Контракт честный и не только честный, но и щедрый. Даже слишком щедрый. Юрий сказал, что он рад это слышать и предложил сесть вместе с юристом, с которым мы встречались до этого…
– Я, ты и тот мужчина, – сказал Юрий. – И вместе пройдемся по контракту с тем, чтобы убедиться, что все мы всё понимаем одинаково.
– Если он где-то ошибается, давай покажем ему, где именно, – настаивал Юрий.
В глазах Секу вспыхнул огонь, а потом они погасли и стали пустыми.
– Ты будешь подписывать или нет? – спросил он.
– Нет, – ответил отец, – я ничего не собираюсь подписывать.
– Что ж, хорошо. – Голос Секу прозвучал холодно. – До конца дня можете пользоваться нашими удобствами. И чтобы вас здесь не было через двадцать четыре часа. Твоя дочь не сможет тренироваться здесь без оплаты. Стоить это будет пять сотен в неделю.
Когда мы вернулись, отец переговорил с домовладелицей. Он рассказал ей, как все прошло и что это значит для нас. И попросил отложить оплату на несколько недель – мы ее уже задерживали – пока он не найдет работу, не заработает денег и не придумает новый план. Женщина сказала: «НЕТ». Или мы можем заплатить, или не можем. Если не можем, то должны съехать. Она, правда, не сказала, когда именно, но у отца создалось впечатление, что сделать это надо немедленно.
Он позвонил Бобу Кейну в Венис. И рассказал ему все, что с нами произошло.
– Теперь я даже не знаю, что нам делать, – закончил Юрий свой рассказ.
– Упакуйте вещи и ждите меня перед домом, – велел Боб. – Я вас заберу.
Он прислал за нами машину, которая отвезла нас к нему домой. У него оказался красивый дом в нескольких милях от побережья с большой лужайкой, плавательным бассейном и собственным кортом. Я впервые попала в дом, который можно было назвать жилищем богатого человека. Там я чуть не расхохоталась. Ничего не могла понять. Зачем людям собственный корт? А эти все лишние комнаты – с ними что делать? Ведь в каждый конкретный момент можно находиться только в одном помещении, правильно? Я прожила в Америке вот уже много месяцев, но ничего еще не поняла.
Мы расположились в гостевой спальне. Боб сказал, что мы можем жить у него столько, сколько понадобится. Можем брать на кухне
– Как я смогу расплатиться с тобой? – спросил Юрий.
– Знаешь, если тебе захочется и у тебя будет на это время, можешь поиграть в теннис с моим сыном, – ответил Боб. – Но не стоит об этом волноваться. Это совсем не обязательно.
– А почему ты это делаешь? – поинтересовался Юрий.
– Потому что, если я попаду в похожую ситуацию, – ответил Боб, – мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь поступил со мной точно так же.
Вот такой была наша жизнь в те годы. Полосатая как зебра, когда неудача сменялась удачей. Время от времени из-за чьей-то жадности мы оказывались в трудной ситуации. И когда это происходило, а происходило это довольно часто, всегда находился человек, который, без всяких на то причин, просто потому, что ему так хотелось, нас выручал – подвозил, покупал билет или давал крышу над головой.
В доме Кейна мы прожили почти год. Мы обедали вместе со всей семьей, я играла в теннис со Стивеном, когда была свободна от упражнений и тренировок с отцом, который вновь стал моим тренером. Это напоминало нам жизнь в оазисе, царстве прохлады на долгом и трудном пути. Как будто мы стали частью нормальной американской семьи. Но я ни на день не прекращала работать, не прекращала тренироваться. Более того, я играла во всех соревнованиях, на которые могла квалифицироваться и до которых могла добраться. Я росла и становилась сильнее, а моя игра улучшалась, но это не было связано с тренировками. Я начинала чувствовать этот спорт, смотреть на него под разными углами, ко мне приходило понимание игры. Я начала понимать, как один удар влияет на следующий, как можно их предугадывать и готовить конец сопернику. Во многом это напоминает шахматы. Каждый удар к чему-то ведет. Если не хочешь проиграть, надо оказаться в нужном месте и сконцентрироваться на конкретном ударе, но если хочешь победить, надо думать о том, что должно произойти через двадцать секунд.
Моя игра становилась зрелой – еще не совсем, но в лучшие дни это было хорошо видно. Обычно я играю на задней линии и встречаю мяч на подъеме, с криком отправляя его назад. У меня практически одинаковые удары как слева, так и справа, хотя я считаю, что мой форхенд слабоват. Я умею превращать любое движение своего тела в кинетическую энергию. Даже когда я была крохой, которую не пускали на американские горки, моя игра уже отличалась силой и глубиной. Над моей подачей надо было работать и работать, но она действительно улучшалась. Когда я выходила к сетке, то отбивала мяч с лета. У меня была не слишком высокая скорость, но я хорошо предвидела, куда полетит мяч, поэтому смотрелась быстрее, чем была на самом деле. Другими словами, я умела запутать противника. Но главным в моей игре, тем, из-за чего меня было сложно победить, было связано с психологией. Это были моя концентрация и готовность биться до конца. Я не отставала от своего противника удар за ударом, гейм за геймом, никогда не ослабляя напора и не теряя надежды, даже если проигрывала. И если оставался розыгрыш хоть одного очка, даже если я отставала на два брейка и играла против противника вдвое больше меня, я вела розыгрыш так, как будто подавала в гейме, в котором мне оставалось нанести победный удар. Я не знаю, откуда у меня это – то ли от мамы, то ли от папы, то ли это результат моего ненормального детства? А может быть, я просто была недостаточно умна. Может быть, в спорте надо быть достаточно тупым, чтобы верить, что шанс есть всегда. И память тоже должна быть плохой. Надо уметь забывать. Сделала невынужденную ошибку? Промазала по легкому мячу? Не зацикливайся. И мысленно не возвращайся к этому. Забудь, как будто этого никогда не было. Если ты попыталась что-то сделать и это не сработало, надо быть достаточно тупым, чтобы повторить это еще раз, когда представится шанс. И на этот раз это обязательно сработает! Надо быть достаточно тупым, чтобы не бояться. Каждый раз, выходя на корт, я верю в свою победу, независимо от того, с кем я играю и каковы мои шансы. Именно поэтому меня так трудно победить.