Неукротимая Анжелика
Шрифт:
– Они надежны?
– Он ручается за них.
– А почему он сам не бежал?
– Он всегда в цепях… Его освободить не легче, чем вас. Он говорит, что никогда женщины не пытались бежать, а если пытались – о том никто не знает. По-моему, стоит дождаться приезда монахов и обратиться через них к Его величеству французскому королю.
Анжелика, мгновенно вспылив, собралась заспорить, но ворчание Рафаи дало ей понять, что пора прекращать эти подозрительные переговоры, в которых страж не понимал ни слова. Евнухи поторопились вывести женщин из зверинца. Принц-Конфетка заартачился, не позволяя Рамидану взять его на руки.
Они проходили по отдаленному саду, заросшему клевером, шедшим на корм султанским скакунам. Лужайка располагалась на невысоком уступе, обнесенном балюстрадой. За ним был разбит маленький парк из апельсиновых деревьев и розовых кустов. Это было самое красивое местечко в саду, созданное талантом садовника-испанца, которому удалось добиться бесподобных сочетаний не только цветовых оттенков голубовато-зеленой листвы деревьев с блестящими плодами в кронах и матовой зеленью кустов, но и запаха спелых апельсинов с ароматом роз. Здесь трудились два раба. Проходя мимо, Анжелика услышала, что они переговариваются по-французски. Проходя, она оглянулась. Один из них, которому вполне подошли бы парик и кружевное жабо, весело подмигнул ей. Французу надобно уж слишком недомогать от рабского ярма, чтобы даже под угрозой смерти перестать улыбаться, глядя вслед таинственной даме, чью красоту он угадывает под покрывалом. И тут маленькая черкешенка воскликнула:
– Я хочу тот хорошенький апельсин! Вон он, наверху. Велите рабу его сорвать.
На самом же деле она заметила красивого юношу, и ей захотелось остановиться, чтобы разглядеть его. Страстные объятия Мулея Исмаила растревожили душу наивной девочки, пробудив чисто женское любопытство. Ей вздумалось испытать силу своих чар. Ведь эти двое, сколь ни были они измождены и обтрепаны, оказались первыми мужчинами, которых она повстречала в султанских садах с тех пор, как ей приоткрыли начатки тонкой и страстной игры, ведущей свою родословную еще от Адама и Евы.
Ее прекрасные глаза из-под вуали впились в белокожих рабов. До чего же они мускулисты и волосаты!.. Но у высокого юноши волосы светлые, шелковистые. Странно было бы оказаться в его объятиях… Как христиане ведут себя в любви?.. Говорят, они необрезанные…
– Я хочу, чтобы мне сорвали апельсин, вон тот, наверху, – упрямо повторила она.
Толстый Рафаи сурово оборвал ее: все плоды сада принадлежат монарху, ему одному. Малышка взъярилась: разве то, что принадлежит султану, не принадлежит ей? Ведь она имеет над ним полную власть, так он уверял ее. Она пожалуется ему на евнухов, их накажут!
Рабы прислушивались к ее словам. Молодой бородач, маркиз де Воклюз, плененный лишь несколько месяцев назад, беспечно усмехнулся при звуках капризного женского голоса. Его напарник-бретонец Ван Ле Гаэн, старая каторжная кляча, тянувший в Марокко лямку двадцать лет, вполголоса упрашивал его отвести
– Хочет, чтобы ей сорвали апельсин.
– Разве можно отказать в этом такой красивой девушке? – засмеялся маркиз де Воклюз. Бросив садовый нож, он выпрямился и элегантным жестом потянулся к дереву. Сорвав апельсин, он поклонился черкешенке, как если бы перед ним была мадам де Монтеспан, и вручил ей плод.
Что-то просвистело в воздухе, короткое копье пронзило грудь маркиза, и он рухнул бездыханный. По поросшей высокой травой тропке верхом на своем белом коне к ним приблизился Мулей Исмаил. Лицо его было искажено яростью. Он вырвал копье из мертвого тела и обернулся ко второму рабу, чтобы, в свою очередь, поразить его. Но бретонец нырнул под брюхо султанского коня, жалобно крича по-арабски:
– Пощади, государь! Пощади! Ради благополучия твоего священного скакуна, совершившего паломничество в Мекку!
Мулей Исмаил пытался достать его копьем, но раб, рискуя быть раздавленным, крутился под конским брюхом. Некоторые из лошадей Мулей Исмаила слыли священными животными, особенно те, что побывали в Мекке во время хаджа. Ван Ле Гаэн весьма кстати опознал одного из самых породистых и любимых скакунов султана. Тот, наконец, уступил из любви к своему Ланилору.
– Хорошо, – сказал он рабу. – По крайней мере тебе известны наши святые обычаи. Но удались с глаз моих, гнусный червь, и чтобы я никогда о тебе не слышал!
Бретонец выскочил из-под копыт, перемахнул через труп своего товарища и со всех ног бросился в цветущий лесок. Не опуская копья, Мулей Исмаил обернулся к евнухам, выискивая среди них того, кого следовало поразить прежде других, в наказание за попустительство, но тут пришел черед Рамидана отвращать гнев повелителя. Воздев к султану сидевшего у него на руках маленького Зидана, вопящего от восторга при виде отцовских подвигов, евнух заверещал:
– Именем сына твоего заклинаю, смилуйся, господин наш! Именем сына…
Евнух торопливо и многословно объяснил, что главная виновница – черкешенка, похвалявшаяся, что заставит султана наказать их всех, их, пользовавшихся полным доверием владыки. Все, что принадлежит монарху, утверждала она, принадлежит ей!
Мулей Исмаил сделался мрачнее ночи. Его зубы обнажились в сардонической усмешке.
– Здесь все принадлежит мне одному. Ты это уразумеешь очень скоро, Мариам, – глухо проговорил он и, подняв лошадь на дыбы, галопом умчался прочь.
Женщин увели в гарем. Целый день тревожное ожидание царило во всех закоулках сераля, где евнухи и наложницы, устало потягивая чай, переговаривались только шепотом.
Черкешенка была бледна. Ее огромные глаза блуждали по лицам женщин, пытаясь прочесть в них тайну своего приговора. Мулей Исмаил подвергнет ее пытке – это ни у кого не вызывало сомнения.
Негритянка Лейла Айша, узнав о случившемся у Рамидана, сама приготовила на жаровне питье из одной ей известных трав и принесла черкешенке, явившись с двумя служанками. Пусть бедное дитя выпьет отвар: это позволит уснуть навеки без всяких мучений. Так Мариам может избегнуть пыток, которыми повелитель заплатит ей за дерзость.