Неукротимая
Шрифт:
И вдруг вижу: там, где еще минуту назад никого не было, стоит женщина. Она заняла не только проем, но и неожиданно всю комнату, целый мир. У нее короткие волосы, платиновые на макушке, выбритые по бокам. На ней длинный тренч и красный шарф, а на губах – теплая улыбка, скрывающая холодную, как клинок, уверенность в себе. Пару секунд она стоит на пороге и рассматривает происходящее в комнате. Я за эту секунду успеваю пересмотреть всю свою жизнь.
Я впитываю ее всем своим существом, и оно говорит мне:
А вот и Она.
Я поднимаюсь. Широко раскидываю руки.
А она смотрит на меня, склоняет голову набок, приподняв бровь, и улыбается.
Блин!
Я опускаюсь на место.
Она подходит к столу и по очереди пожимает всем руки. А когда приближается ко мне, я поднимаюсь снова, поворачиваюсь и смотрю ей в глаза.
– Эбби, – представляется она.
Я спрашиваю, можно ли мне ее обнять, потому что – ну а вдруг это мой единственный шанс и больше такой возможности не представится?
Она улыбается. И раскрывает объятия. Я окунаюсь в аромат, который в будущем станет для меня домом – аромат кожи, мягкой, как пудра, кондиционера для смягчения ткани, шерсти на воротнике, ее туалетной воды и еще чего-то, улицы, ветра, чистого воздуха и прохладного неба, так пахнет голова ребенка, любовь, целый мир.
Карточка с ее именем лежит на тарелке с другого края стола. Она уходит от меня и идет к своему месту. Позже она расскажет мне, что ничего не ела и почти не разговаривала весь ужин, потому что изо всех сил старалась не смотреть на меня. Как и я на нее.
Ужин подходит к концу, и комната опять превращается в муравейник. Господи, возня усиливается, уже попахивает революцией. Приношу извинения, прячусь в уборной и пару минут пересиживаю там всеобщую мельтешню. Когда я выхожу, она стоит в холле и выжидательно смотрит на дверь уборной. А затем жестом подзывает меня к себе. Я на всякий случай украдкой оглядываюсь, убедиться, что она обращается именно ко мне. Она смеется. Смеется.
Пришло время идти в главный зал. Мы каким-то образом отделяемся от толпы – люди на три фута впереди нас и на столько же позади, а мы идем одни, вместе. Я так отчаянно хочу показаться ей интересной. Она такая естественно-клевая, а я не умею быть клевой. Ни дня в своей жизни не была клевой. Мне жарко, я просто в огне, пот в паре мест даже пропитал рубашку.
Слава Богу, она первая заводит разговор. Рассказывает мне про книгу, которую собирается выпустить.
– Но сейчас ситуация непростая, – говорит она. – Ты наверное слышала?..
– Что слышала? Я не слышала. Что я наверное слышала и где?
– В новостях могли говорить, может? По ЕСПН [3] ?
– Эм-м, да нет, по ЕСПН ничего такого не слышала, – говорю я.
И тогда она говорит:
– Я играю в футбол. Точнее играла, раньше. Ушла совсем недавно и теперь не вполне представляю, как жить дальше. А в прошлом месяце выхватила штраф за вождение в нетрезвом виде. Об этом трубили в новостях. И я много дней наблюдала за тем, как мои снимки из участка треплют по всем каналам, как этот скандал не уходит из бегущих строчек. Последние пару лет я просто не вылезала из депрессии, чувствовала себя такой потерянной, и… ну что тут скажешь, облажалась так облажалась. Я всю жизнь была зациклена на чести и достоинстве, и тем поступком обесценила и уничтожила все. Всех подвела. Можно даже сказать, всех женщин в принципе. И теперь они хотят, чтобы я написала книгу с позиции ты-смотри-какой атлетки, а я все думаю: Может, нужно быть просто честной? Взять и выложить всю правду о том, что творилось в
3
ESPN – американский кабельный спортивный телевизионный канал. – Примеч. пер.
Мне ее жаль, но за себя я счастлива. За те четыре минуты, что мы провели вместе, она поговорила со мной на три темы, в которых я разбираюсь лучше всего: алкоголь, писательство и стыд. Я в этом шарю. Моя тема. УХ, МОЯ!
Я кладу ладонь на ее плечо и меня прошивает ток. Убираю руку и перевожу дух, а потом говорю:
– Слушай, у меня список приводов длиной с твою руку. И я бы на твоем месте выложила все как есть. Была бы честной. Я не разбираюсь в спорте, но точно знаю, что в реальном мире любят реальных людей, такими, какие они есть.
Она останавливается, и я тоже. А потом оборачивается и смотрит прямо на меня. Кажется, хочет что-то сказать. Я жду, затаив дыхание. Но затем она отводит взгляд и идет дальше. Я выдыхаю и иду следом. Мы заходим в зал и вслед за потоком других писателей лавируем в море круглых столиков, накрытых белыми скатертями, под тридцатифутовым потолком, усыпанным хрустальными канделябрами. Мы оказываемся на небольшом возвышении, поднимаемся по лестнице и видим, что нас посадили рядом. Возле нашего столика она кладет ладонь на спинку моего стула. Кажется, не может решить, стоит ли отодвинуть его для меня. И отодвигает.
– Спасибо, – говорю я.
Мы садимся, и писатель по другую руку от Эбби спрашивает, откуда она.
– Мы из Портленда, – отвечает Эбби.
– О, Портленд прекрасное место, – отзывается писатель.
– Ага, – соглашается Эбби.
Что-то в ее голосе в тот момент, когда она говорит «Ага», заставляет меня навострить уши и слушать очень внимательно.
– Не знаю, сколько мы еще там пробудем. Мы переехали туда, потому что думали, что этот город – отличное место, чтобы завести семью.
Даже по тому тону, которым она это говорит, ясно, что никаких «мы» уже нет. Я хочу избавить ее от дальнейших расспросов и говорю:
– Люди вроде нас в Портленде не приживаются. У нас Портленд внутри. Снаружи не хватает солнца.
И тут же страшно смущаюсь того, что сказала. Портленд внутри? Что это, блин, вообще значит? И что за «люди вроде нас»? Боже, ну зачем я это ляпнула? Нас? Что за самонадеянность предполагать, что некие «мы» вообще существуют. Мы.
Мы. Мы. Мы.
Она смотрит на меня огромными глазами, а затем улыбается. Я расслабляюсь. Не знаю, что это значило, но теперь я рада, что сказала это. И решаю, что любые слова, способные вызвать эту улыбку – воля Всевышнего, не иначе.
И вот начинается мероприятие. Когда наступает моя очередь говорить, я без сожалений отметаю половину запланированной речи и говорю о стыде и свободе, потому что хочу, чтобы эти слова услышала Эбби. Я смотрю на сотни людей перед собой, но думаю лишь о ней, сидящей позади. Закончив, возвращаюсь на свое место. Эбби смотрит на меня, и глаза у нее красные.
Ужин заканчивается, и к нашему столу начинают подходить люди. Перед Эбби выстраивается очередь длиной в пятьдесят человек. Она поворачивается ко мне и просит подписать для нее мою книгу. Я подписываю. И прошу ее подписать мне открытку. Она соглашается. А когда отворачивается к толпе поклонников – снова улыбается, подписывает, болтает со всеми и по чуть-чуть. Она уверенная, грациозная, с ней приятно. Она на таких ситуациях собаку съела.