Неуловимая
Шрифт:
Я никогда не узнаю, любила ли ты меня хоть один день — а это значит, что я ничего о тебе не знаю. Ты ушла? Обладай я благоразумием, я сказал бы себе, что достаточно и такого ответа: я знаю о тебе то, что ты ушла. Ты не обрела со мной счастья. Действительно, нужно ли мне искать другие причины?
Но уход никогда не убеждает того, кто остается: именно оно, это бегство нуждается в объяснении. И именно этого объяснения я больше всего боюсь. Если я с таким упорством и такой неискренностью задаю себе вопросы о мотивах, побудивших тебя уйти, если я вспоминаю о твоей хрупкости, о твоей тяге к несчастью,
Быть может, мне удастся убедить себя, что все это — не больше, чем недоразумение, что ничто еще не потеряно безвозвратно, что просто я не сумел разглядеть тайную и болезненную страсть, которую ты испытываешь ко мне в глубине своего одиночества. И тогда, в один прекрасный день, ты увидишь меня перед дверью своей гримерной — меня тоже.
Я знаю, ты найдешь нужные слова, чтобы утешить меня. Если будет нужно, я подскажу их тебе, и на какой-то момент ты поверишь в то, что сама их мне сказала — настолько велик твой страх ранить человека, причинить ему боль.
В своем смятении ты была трогательной, но по этой же самой причине и недоступной. Ты так хотела дать то, чего от тебя ждали, так хотела не разочаровывать, не делать никого слишком несчастным! Поэтому ты соглашалась с небывалой легкостью на все, а в результате не давала ничего. Если бы я сегодня вдруг нашел бы тебя и подошел бы к тебе с намерением поцеловать, то — увы, я слишком хорошо это знаю — ты подставила бы мне свои губы. Однажды ты ушла. И ты будешь уходить всякий раз, когда чересчур сильно будешь ощущать ужас и стыд оттого, что не умеешь отказывать.
Я не пойду к дверям твоей гримерной. Я постараюсь, чтобы у меня хватило мужества хотя бы на это. Постараюсь сохранить в памяти свое презрение к тому мужчине, возникавшее у меня всякий раз, когда ты мне говорила: «Сегодня вечером он опять приходил». Попробую сохранить свое презрение и свой гнев на этого мужчину, стать похожим на которого мне отныне было бы так легко. Знаешь ли ты, что свела его с ума тем, что давала ему все, — притом, что он ни на миг не мог забыть о том, что ты делаешь это вопреки своей воле?
До такой степени униженным ощущал себя он, принимая милости от тебя, даровавшей их ему лишь постольку, поскольку ты видела его страдания? До такой степени, что не возникало ли у него даже желания убить тебя, чтобы смыть свой позор, как у насильника, который в конце убивает свою жертву? Несколько раз ты делилась со мной своими опасениями на этот счет: «Этот мужчина кончит тем, что убьет меня, — говорила ты, — потому что он не может оторваться от меня, и таким образом получается, что я испортила ему всю жизнь». Ну а что же он получал от тебя в твоей гримерной, коль скоро он продолжал приходить туда снова и снова? Действительно ли у него не было больше надежды или, может быть, ты опять пыталась защитить его от жестокой правды, которую открыла мне, полагая, что этим ты меня успокаиваешь: «Я его больше не люблю. Я его никогда не любила».
Скорее всего, и меня ты тоже никогда не любила.
Однажды я увидел его — того, с кем опасаюсь вдруг посоперничать в позоре. На платформе, к которой приходил твой
— Да нет же! — закричал я. — Ты не пытаешься его успокаивать! Ты хочешь лишь покрепче привязать его к себе!
— Он сказал мне, что убьет себя, если я откажусь его видеть.
— Лучше бы он так и сделал!
— Как ты можешь быть таким жестоким?
— А как он узнал, что ты возвращаешься из Эльзаса? И кто ему сказал, когда прибывает твой поезд? Когда вы разговаривали? На этот раз ты скрыла от меня то, что вы встречались!
— Он мне позвонил.
— Туда? В Эльзас?
— Да, туда.
— Он, значит, знает твоих родителей?
— Я клянусь тебе, что не знает…
— Но на что он надеется? На что ты позволяешь ему надеяться? Если ты испытываешь к нему жалость, как ты утверждаешь, то будь с ним откровенной! Скажи ему, что не хочешь больше его видеть!
Она мне лгала. Я подозревал, что она вообще много раз мне лгала. В связи с этим мужчиной. А еще в связи с чем? Она лгала бесхитростно и неосторожно. Ложь рождалась у нее в голове мгновенно, как у ребенка. Она обходила правду, как обходят препятствие, как стараются не наткнуться на булыжник или не попасть в рытвину — то есть не размышляя.
Она, конечно же, предполагала, что я приду встречать ее на вокзал: тогда как же она могла допустить столь непростительную оплошность, сообщив время прибытия своего поезда бывшему любовнику, который тоже не преминул прийти ее встречать? Такое простодушие могло бы, вероятно, меня успокоить. Но я подумал, что именно этот мужчина — которого, по ее словам, она боялась и с которым вроде бы не хотела больше иметь никаких общих дел, — пришел встречать ее на вокзале и именно на него первого были устремлены ее глаза. Значит, это было свидание. Именно с ним у нее было свидание, и она обманывала меня, уверяя, что не хочет больше его видеть!
Однако она не понимала причины моего гнева и лишь монотонно повторяла абсурдные свои доводы: «Этот человек вызывает у меня ужас. Я не хотела бы никогда больше слышать о нем, но он преследует меня, и я ничего не могу с этим поделать».
Подобно детям, она не умела отстаивать свои выдумки: она упорствовала в простом повторении своей лжи, без конца повторяя одну и ту же фразу, одни и те же слова на манер заигранной пластинки, все время повторяющей один и тот же пассаж. Она даже не пыталась больше меня убедить. Или же вдруг выдавала мне крупицу правды, дабы успокоить меня, надеясь, что я удовлетворюсь этим, не понимая, что это первое признание лишь укрепляло мои подозрения, усиливало мою тревогу и побуждало меня задавать все новые и новые вопросы: