Неуловимый Сапожок
Шрифт:
ГЛАВА XI
ВЫЗОВ
Все произошло ровно в полночь в одной из маленьких комнат анфилады, ведущей к бальной зале.
Танцы продолжались уже долго, вечер завершался, и среди гостей леди Блейкни все больше и больше пробуждалось желание бесцельно побродить по парку или оранжереям или же просто посидеть где-нибудь в прохладном месте. Разнесся слух, что новая очаровательная актриса из Франции будет петь какие-то восхитительные куплеты, которых еще не слышали в Англии. По соседству с главной залой находилась уютная музыкальная комната; она была ярко освещена, стулья, предназначавшиеся для комфорта аудитории, были расставлены. В комнате собралось много народу, и уже не было никаких
Сама Маргарита, на мгновение оторвавшись от постоянных обязанностей перед королевскими гостями, прошла в сопровождении Джульетты за музыкальную комнату в поисках мадемуазель Кондей, чтобы проследить за началом импровизированного концерта.
Дезире Кондей в течение всего вечера держалась очень замкнуто и говорила о чем-то лишь с двумя джентльменами, представленными ей хозяйкой дома по прибытии. Месье Шовелен постоянно держался рядом, наблюдая за каждым ее движением.
В настоящий момент она находилась в маленьком будуаре, куда удалилась сразу же после начала танцев, жеманно ожидая, когда леди Блейкни позовет ее исполнить свои песни.
Как только Маргарита и Джульетта Марни вошли в комнату, она поднялась и сделала несколько шагов им навстречу.
– Я готова, мадам, – мило улыбнулась она. – Я начну, как только вы скажете. Я продумала коротенькую программу, но скажите, с каких песенок мне лучше начать, с веселых или с сентиментальных?
Однако не успела Маргарита еще ничего ответить, как ощутила нервное и горячее прикосновение чьей-то дрожащей руки.
– Кто? Кто эта женщина? – пробормотала ей прямо в ухо Джульетта Марни.
Девушка была возбуждена и бледна, ее большие глаза были устремлены на бесподобную вещь, сияющую на шее французской актрисы.
Несколько удивленная, не понимая, что происходит с Джульеттой, Маргарита попыталась успокоить ее.
– Милая Джульетта, это – мадемуазель Кондей, – произнесла она тоном обычного представления. – Из Театра варьете в Париже. Мадемуазель Дезире исполнит очаровательные французские баллады на нашем вечере.
Говоря это, она твердо держала дрожащую руку Джульетты. Чутьем, весь вечер обостренным от напряженного внимания, она поняла, что в неожиданной вспышке гнева ее юной протеже кроется какая-то тайна.
Джульетта забыла о ней; она чувствовала, как в ее молодом, переполненном страданием сердце волнами вздымается негодование и унижение – все, что выпало беглой аристократке от торжествующих узурпаторов. Джульетта так много вынесла от этого сброда восставших кухарок, самый типичный образчик которых представляла стоящая перед ней женщина. Все эти годы нищеты и печали, потеря родных, друзей, дома, удачи… А нынче, став совсем обездоленной, она вынуждена, кроме всего, жить за счет филантропии других… И все это не по ее личной вине! За какие-то грехи, за ошибки своего класса, а не по личной вине!
Она много пережила, но ни теперь, ни в дальнейшем не могла объяснить, почему вдруг ощутила такую сильную безотчетную злобу, выплеснувшуюся в слепую ярость при виде той наглости и триумфа, с которыми Кондей спокойно приветствовала ее.
Еще минута, и она смогла бы сдержать себя, но поток эмоций неожиданно вырвался наружу.
– Мадемуазель Кондей, неужели?! – с яростным негодованием воскликнула она. – Дезире Кондей? Вы хотели сказать, леди Блейкни, кухарка моей матери, бесстыдно щеголяющая в чужих драгоценностях, которые она, должно быть, украла!
Девушка дрожала с головы до ног, на глазах выступили слезы гнева, голос ее, впрочем, не превышал шепота, звучал хрипло и глухо.
– Джульетта, Джульетта, умоляю, – взывала к ней Маргарита. – Вы должны держать себя в руках, должны, что бы там ни было… Мадемуазель Кондей, прошу вас удалиться.
Но Кондей,
И вот наконец представительница этого ненавистного класса, утратив самообладание, позволила выплеснуться своей детской бессмысленной злобе через край привычной аристократической иронии.
– Фу-ты, ну-ты! – засмеялась Кондей. – Посмотрите-ка на эту юную потаскушку!
Джульетта повернулась к Маргарите и стала торопливо объяснять ей:
– Это драгоценности моей матери, – говорила она вся в слезах. – Спросите ее, как они к ней попали? Когда я была вынуждена оставить родной дом, украденный у меня революционным правительством, я надеялась, что мне удастся сохранить хотя бы фамильные драгоценности… вы помните… я как раз только что говорила вам. Аббат Фуке, милый старик, берег их для меня… их и еще немного остававшихся денег… Он обещал позаботиться о них и сохранить вместе с убранством своей церкви, и вдруг я вижу их на шее у этой женщины! Я знаю, он не расстался бы с ними, только вместе с жизнью…
На протяжении всего времени, пока говорила, захлебываясь слезами, Джульетта, Маргарита прилагала все силы, всю энергию, чтобы увести ее из комнаты и тем самым положить конец отвратительной сцене. Она должна была рассердиться на Джульетту за эту глупую детскую выходку, но внутреннее чутье снова подсказывало ей, что вся сцена подстроена заранее, что все запланировано и проделано по тайному сценарию, что это не судьба и не рука Всевышнего, а тонкий расчет одного из наиболее одаренных интриганов, каких когда-либо знала Франция.
И теперь, уже наполовину преуспев в своем стремлении, она не удивилась и даже не испугалась, увидев, как Шовелен стоит как раз в том дверном проеме, через который она намеревалась вывести Джульетту. Один короткий взгляд на его лицо подтвердил ей все. Шовелен смотрел с удовлетворением, в его узких водянистых глазах читался триумф и сквозило полное одобрение наглых действий французской актрисы. У него был вид режиссера, довольного прекрасно сыгранной сценой.
Но чего хотел он добиться этой гадостью, этой женской ссорой, Маргарита никак не могла понять. В том, что в уме его таится нечто очень враждебное ей и мужу, она не сомневалась и теперь готова была отдать жизнь, лишь бы увести Джульетту, прежде чем кто-нибудь из них успеет сделать еще что-нибудь.