Неумолимая жизнь Барабанова
Шрифт:
– Ружье! Ружье мне, ну!
Я подхватил двустволку Артемия, протянул Степану. Хрипя, отдуваясь, он протолкнул стволы Антону под подбородок, схватился за них и стал ломать ему шею.
Страсти Господни! Я думал под ними лопнет земля, такой силой и яростью налились оба. Вдруг пальцы Антона, точно беря аккорд, покрыли шейку ложа и потянули спусковые крючки. Оглушительный дуплет ударил. Вода рядом с головой Артемия вскипела от картечи. Пальцы Антона разжались, голова поникла. Он взглянул на меня, спросил отчетливо:
– В Праге был?
И испустил дух.
Вблизи замок был
– Хоть это ладно, – сказал он. Потом с отвращением поглядел на ружье, на подсыхающий, снятый с Артемия патронташ. – Зачем я снял с него это? Ты должен был меня остановить. Теперь даже тупой поймет, что там был кто-то третий. И четвертый.
Минуту или две мы смотрели на стены и башни.
– Что за проклятая жизнь! – сказал Степан и выбросил из стволов стреляные гильзы. Ты говоришь, Артемий не велел сюда соваться? Что ему плохо, нам в самый раз. Я вот что думаю…
Тут Степан удивил меня не менее, чем пару часов назад, когда он инсценировал аварию и взрыв мотоцикла. Во-первых, он сообщил, что полицейская машина проквакала на шоссе уже час назад. Во-вторых, он был уверен, что по нашим следам полиция уже нашла все, что можно.
– Ты же по лесу ходишь, как корова по грядкам.
В-третьих, он готов был отдать на отсечение свою черную башку в том, что никто из выехавших на место убийства не входил в лес, окружавший замок.
– Птицы, Барабанов, птицы.
А я-то думал, что он спит, умаявшись в сражении.
И вот получалось, что Артемий этого места боялся не зря. Но я сказал, что это к лучшему. Мы пересидим недельку в лесу, а потом двинемся каждый в свою сторону.
«Что ты будешь жрать? – спросил с презрением Степан, – Ты ведь думаешь, что я тебя прокормлю. Ведь думаешь, а? Слушай меня внимательно: уходи. Иди, куда глаза глядят. Тебя видели в городке? Ну и обойди его. Ты догонишь своих детей! А я тут в холодке…»
Как видно, я чего-то не понял. Степан выругался, достал нож, побродил вокруг и вернулся с пригоршней клубеньков. Мы съели свой поздний завтрак и нельзя сказать, что это было невкусно.
Потом, ничего не объясняя, Степан кружил по лесу. Сквозь зубы он ругался на меня, а сам, по-моему, искал, где спрятаться. Ближе к вечеру в замке заиграла музыка. Мы забрались на дерево и увидели, как машины одна за другой подъезжают к воротам.
Я сказал, что это, скорее всего, великосветский прием, но Степан, хоть ругаться не стал, но посмотрел на меня так мрачно, что я уж об этом и не заговаривал. Потом он снова забрался на дерево и увидел что-то такое, что мы пустились через лес и бежали под уклон, пока асфальтовая полоса не засеребрилась впереди освещенная луной.
Две машины и несколько полицейских стояли на шоссе. Двигатели тихонько работали, полицейские вполголоса переговаривались. Странное дело, они вели себя так, словно забрались в чужой дом или боялись разбудить кого-то. Мы со Степаном долго глядели на них. Так вот, они даже мочиться ходили в лес на противоположной замку стороне шоссе. Потом мы подкрались к полицейской засаде так близко, что между нами осталась только живая изгородь из жимолости. Я хотел, было, лечь, но Степан ухватил меня за шиворот и не позволил. Мало этого, мы совершали время от времени загадочные эволюции: то, стараясь
Когда стало рассветать, наших полицейских сменили другие, а мы благополучно убрались поближе к замку. Степан снова наковырял корешков, надрал у ручья дикого луку и сказал, что дело наше – дрянь. Что сейчас в лесу у замка начнется что-то такое, о чем полицейские догадываются. И от этого нам так не поздоровится, что мы выйдем к ним сами и скажем: «Делайте с нами что хотите, только отсюда заберите».
Я спросил, что мы делали ночью у жимолости, и Степан без ругани объяснил, что на башне замка он разглядел инфракрасные локаторы. А пока мы колбасились около полицейских, нас вполне можно было принять за участников дозора.
– Этим в замке нужно, чтобы в лесу никого не было.
И как только он это сказал, у замка начался гвалт, ни с того, ни с сего залаяли собаки, много собак. Где-то в стороне раскричалась сойка, и Степан сказал, что нужно сматываться. Мы сошли в ручей и некоторое время шли по воде. Потом собак не стало слышно, и мы выбрались на берег. Ух, какой был Степан! Он был такой же, как в тот день, когда просил спрятать его от Збышека с Вованом.
– Барабанов, – сказал он, – я не знаю, что будет, но если ты умеешь молиться – молись.
Но я не стал молиться, потому что в эту минуту с разных сторон начали стрелять, и мы со Степаном повалились на землю. Я думаю, что оба мы готовы были сдаться полицейским, но пальба была такая, что нечего было и думать подняться с земли. Потом выстрелы стихли, и снова начался собачий гвалт. Степан перевернулся набок лицом ко мне.
– Что же получается? – сказал он. – Бегаешь, суетишься, дерешься, а выходит все то же. Только позже.
Он говорил это так печально, что я заплакать был готов от жалости к себе. Но сам-то Степан времени не терял. Он вытащил из-под плаща короткую двустволку Артемия, зарядил ее, щелкнув стволами, поднялся на колени и повел мушкой по ближайшим кустам. Тут снова раздался лай, и два прекрасных, белых, как ангелы, пса вырвались из кустов. Они мчались к нам, не касаясь земли, лишь чуть-чуть задевая траву. И Степан срезал их влет, выпалив дуплетом. И тотчас откуда-то сбоку раздался еще один выстрел, и Степан закричал так, будто ему разорвали все потроха. Он корчился, он извивался, как толстый черный червь, а я в ту минуту боялся, что он скатится в ручей, и держал его изо всех сил. И вот, пока я прижимал к земле его плечи, глаза мои встретились с его взглядом, и из этого черно-белого страдания явилась Маня Куус. Крепко и нежно она поцеловала меня, и мое дыхание прервалось. Я перестал е видеть, но вкус Маниных губ еще таял у меня на губах, как недолгое забытье.
Когда я очнулся, меня немилосердно трясли за ворот, прихватив отросшие на затылке волосы. Я вывернулся, и – Боже мой! – Виталий Будилов стоял надо мною. Целитель остолбенел.
– Но это немыслимо!
– Мыслимо, мыслимо! Немыслимо, господин Будилов, стрелять в живых людей.
Он махнул рукой и с удивительным цинизмом сказал, что все это неинтересно. А вот интересно, как я тут оказался? В это время я поднялся с земли, и тело Степана, лишившись опоры, мягко перекатилось на спину. Будилов остолбенел снова.