Неупокоенные

Коннолли Джон

— Что за чертовщина здесь творится? — зябко передернув плечами, спросил он.

Но я его уже не слушал, потому что теперь я чувствовал ее запах — кровь и духи. Она была где-то здесь, близко. Похоже, ее запах учуял и Меррик, подозрительно поведя носом. Он заговорил, но голос его звучал, как за ширмой, отдаленно и несколько отвлеченно. В голосе чувствовался призвук безумия, и мне показалось, что теперь Меррик меня точно убьет. Губы шевельнулись в молитве, но слов я не помнил, а потому ее не прозвучало.

— Я больше не потерплю, чтобы ты совался в мои дела, понял? — говорил он, а на лицо мне крапинками брызгала его слюна. — Я думал, ты человек, с которым можно договориться, но я ошибался. Ты мне уже понаделал столько пакостей, что теперь придется подстраховаться, чтоб ты больше меня не беспокоил.

Фрэнк полез в саквояж на полу и достал оттуда моток

скотча. Отложив пистолет, он замотал мне клейкой лентой рот, а затем крепко стянул над лодыжками ноги. На голову мне натянул дерюжный мешок, заделав его на шее опять же скотчем. В мешковине Меррик ножом проделал дыру — под ноздрями, чтобы легче было дышать.

— Ну вот, а теперь слушай, — сказал он. — Пришлось, как видишь, доставить тебе некоторое неудобство, чтоб тебе было чем занять свое время вместо забот обо мне. Как справишься, занимайся лучше своими делами, а уж о справедливости я как-нибудь позабочусь сам.

И он удалился, а с его уходом из комнаты частично убыла и прохлада, как будто что-то проследовало за ним через дом, подгоняя следом, чтобы он скорее ушел. А второе присутствие осталось — помельче и не такое сердитое, как первое, а также более робкое.

Закрыв глаза, я ощутил, как оно сверху мимолетно коснулось мешковины.

«Папа».

— Уходи.

«Папа, я здесь».

Через секунду-другую к нему присоединилось то, второе. Я чувствовал его приближение, и от этого мне становилось трудно дышать. Пот заливал глаза, но я никак не мог его сморгнуть. В слепом страхе я задыхался и одновременно почти различал сквозь прорезь в мешке сгусток мрака на темном фоне, а по мере его приближения чувствовал тот запах.

«Папа, все хорошо, я здесь».

Но хорошо мне не было: ко мне приближалась та — иная, первая жена, или что-то вроде нее.

«Тихо».

— Нет. Уйди от меня. Прошу, пожалуйста, оставь меня в покое.

«Тихо».

— Нет.

Тут моя дочь утихла, а заговорил второй голос:

«Тихо: мы здесь…»

Глава 23

По всем внешним признакам Рики Демаркьяна следовало считать лузером. Жил он в трейлере на две каморки, который все первые годы съема исправно подмораживал его зимой и поджаривал на медленном огне летом, заставляя томиться в собственном соку под благоухание залежавшихся пищевых отходов, немытого тела и нестиранного белья. Трейлер был когда-то зеленым, но неумелые потуги горе-маляра его раскрасить привели к тому, что стенки со временем отыгрались на Рики, выцветя до синюшной серости, как у какого-нибудь издыхающего моллюска на дне загрязненного водоема.

Трейлер стоял на северной границе парка с приветливым названием «Сосновая благодать» — насквозь фальшивым, поскольку сосен здесь не было в помине (и это в краю лесов, коими славится штат Мэн), а благодати наблюдалось не больше, чем в политом кофеином муравейнике. Парк лежал в низине, окруженной тесными холмами в колючей поросли, а сама низина словно вдавливалась под тяжестью разочарованности, глухого отчаяния и зависти — бремени, нагнетаемом ее жителями.

«Сосновая благодать» изобиловала зловредами всех мастей. Что любопытно, изрядную часть этого контингента составляли женщины: сварливые, острые на язык и падкие до едкого словца оторвы-ведьмачки, до сих пор, как в восьмидесятые, в своих «варенках» и «химках» рыщущие по барам южного Портленда, Олд-Орчарда и Скарборо, — одновременно и ловчихи, и улов для гнусноватых типов, готовых раскошелиться на кутеж, или туповатых битюгов, у которых на спинище написано, что они не прочь поразминать о бабенок кулаки, а своих жен презирают настолько, что поразвлечься с чужими для них своего рода отдых от унылой неприязни к себе. У некоторых из них имелись дети — если мальчуганы, то неизбежно с перспективой уподобиться мужикам, ныряющим в постель к их мамашам; тем самым прохвостам, которых они презирают, не понимая, что рано или поздно станут в точности как они. Девочки, в свою очередь, стремились ускользнуть из опостылевшего домашнего круга через создание собственной семьи, обрекая себя на уподобление женщинам, походить на которых им хотелось бы менее всего.

Обитали в «Соснах» и мужчины, преимущественно такие, каким был когда-то сам Рики: потерянные люди, нудно клянущие свою пустую судьбину, — одни на пособии, другие вроде как при

деле, но дело это сплошь крутилось вокруг кромсания и потрошения, а потому запах рыбной и куриной тухлятины стал для жителей парка своего рода кастовым клеймом.

Примерно такая работа была в свое время и у Рики. Дело в том, что левая рука у него, усохлая и бесполезная, шевелилась кое-как (результат какой-то неполадки в утробе), но Рики научился с этим изъяном справляться — в основном за счет того, что свою ущербную длань он прятал и временно о ней забывал до того момента, как жизнь кидала ему ежедневную крученую подачу в напоминание, насколько проще было бы ухватывать ее при наличии двух исправных рук. Не способствовало это и продвижению Демаркьяна по служебной лестнице, поскольку даже при наличии двух исправных рук он не мог похвастаться достаточными (перечисляем вразброс) образованием, амбициями, напористостью, смекалкой, коммуникабельностью, честностью, надежностью и некоторой гуманностью, которые позволили бы ему заниматься чем-то, помимо того же кромсания и потрошения. А потому Рики стартовал из самых низов на местной птицефабрике, где под немолчный гром взбалмошного кудахтанья сбивал с полов шланговой струей кровь, перья и курью пачкотню. Курятина шла в фастфуды, предварительно пройдя через будничный садизм конвейерщиков, которые забавлялись тем, что истязали птиц, уснащая их кончину дополнительной мукой: ломкой ног и крыльев; шипучей электрической рябью, когда свисающие вниз головой с конвейера цыпушки окунаются в воду под током, чего бывает достаточно для оглушения, но при должной сноровке их можно выдернуть чуть раньше, и тогда они, квохча и извиваясь, эту стадию минуют и находятся еще в сознании, когда многолопастные гильотины секут им шеи и куриные тела беспомощно трепыхаются в раскаленном пару обдирочных машин, выпадая из которых, исходящие влажным жаром голые тушки становятся наконец готовы к разделке на кусочки размером с жевок, которые в приготовленном виде будут иметь вкус, близкий к никакому.

Покажется забавным, но курятина у Рики почему-то не вызывала отвращения, и он как ни в чем не бывало лопал цыплят, в том числе и с той птицефабрики, на которой некогда работал. А и в самом деле, чего разыгрывать из себя принцессу на горошине: ну подумаешь, чудят над курями, поплевывают на технику безопасности, а запах не мускат (приз за личную гигиену Демаркьяну, честно сказать, все равно не светил) — надо было всего лишь приноровиться к тамошнему «амбре». Тем не менее постепенно Рики стал задумываться, что подтирать за курами — воплощение все же не самого успешного и достойного образа жизни, и он приступил к изысканию для себя более приглядного источника дохода. Его он обнаружил в компьютерах. Оказывается, в технике голова у Рики естественным образом варила — талант, который давно бы сделал его преуспевающим человеком, открой он в себе эти способности в более раннем возрасте (по крайней мере так он любил себе повторять) и дай им развитие вопреки тем многим промахам, что привели его к нынешнему скромному житью в трейлере, среди неблагодатного парка без сосен. Началось все с приобретения старенького «Макинтоша», а затем через вечерние курсы и умыкнутые в компьютерных магазинах книжки дело дошло до скачивания технических руководств с поглощением оных в один присест. Окружающий по жизни бардак смотрелся вопиющим контрастом по отношению к чистоте и упорядоченности линий и схем, что обретали очертания у Рики в голове.

Большинство соседей несказанно удивились бы, узнав, что Рики Демаркьян едва ли не самый зажиточный житель во всем парке — настолько, что мог бы легко позволить себе жилье поприличней. Своим относительным богатством Рики был в немалой степени обязан предоставлению услуг, на которые, собственно, и рассчитан Интернет: а именно — обмену в Сети. Если еще конкретнее, то оказанию различных услуг сексуального характера. А то, что Рики не переехал, так это в нем взыграла нежная привязанность к «Сосновой благодати», давшей по нечаянности начало его бизнесу.

Была здесь одна женщина, Лила Мэй, которая за деньги ублажала у себя в трейлере мужчин. В одной из местных макулатурных газетенок она размещала свою рекламу, но, несмотря на лисьи уловки по запутыванию полиции нравов (указывать не свое имя, место встречи называть лишь приблизительно), Лила регулярно попадалась и штрафовалась. В конце концов ее имя угодило в газеты, повергнув Лилу в неловкость (обитателям дыр вроде «Сосновой благодати» куда сильнее, чем в местах с более тонкой этикой, требуется кто-то, на кого можно смотреть свысока, так что «шлюха в трейлере» отвечала чаяниям соседей на злорадство просто идеально).