Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2
Шрифт:
– Тогда при чем же – «Господи благослови»? – возразил Дмитрий Михайлович.
Для него эта строфа из «Двенадцати» была связана с духовным максимализмом Блока, и толковал он ее так: на горе мировому мещанству мы – Господи благослови! – совершим переворот в человеческой душе. Только ради этой революции, «революции духа», и стоит совершать революцию социальную, а иначе овчинка не стоит выделки.
Я как-то сказал Дмитрию Михайловичу, что на меня сильное впечатление произвела поэма Белого «Первое свидание» в чтении Багрицкого и что мне хотелось бы прочитать ее самому. Дмитрий Михайлович выписал поэму из Ленинграда. Для начала он прочитал поэму вслух и всю ее прокомментировал, строчка за строчкой, потом дал мне книгу на дом.
Дмитрий Михайлович, находился не только под обаянием
– С Андрея Белого, как со всякого большого поэта, взятки гладки. Белый не знал удержу ни в злопамятности, ни в добропамятности. В более ранних воспоминаниях ополчается на Брюсова, а Блока причисляет к лику святых. Потом нашел у Блока нелестные для себя строки – и вот уже в «Начале века» паинька – Брюсов, а бяка – Блок. Белого швыряло из увлечения в увлечение. Сегодня славословит «огненную» социал-демократию, завтра обзывает ее «колоссом на глиняных ногах». «Коль любить, так без рассудку…» Поэзия Ходасевича у него – «рембрандтова правда в поэзии наших дней». Не слишком ли это жирно для Ходасевича?
Когда я заметил, что напрасно Белый в «На рубеже двух столетий» с такой злобой обрушился на Щепкину-Куперник, он мягко прервал меня:
– Да, да, не стоило по воробьям из пушек палить.
Еще как-то я заговорил о том, что Белый незадолго до смерти начал зачем-то «перестраиваться».
– Да, но вы знаете, – возразил Дмитрий Михайлович, – когда Белый пытается «перестроиться», подладиться, у него это получается до смешного наивно. Вот он разглагольствует о диалектике. И на кого же он опирается как на адамант марксизма? На Федора Гладкова!
Дмитрий Михайлович был органически не способен на заигрывание с властями, но писателям подхалимство скрепя сердце спускал; когда, мол, живешь столько лет с волками, трудно не завыть по-волчьи.
Дмитрий Михайлович вспоминал, что однажды Белый при ком-то из своих старых друзей забрел в такие неокантианско-антропософские дебри, что собеседник не выдержал и спросил:
– Во что же вы в конце концов веруете?
Белый неожиданно встал и, опустив голову, тихо и проникновенно ответил:
– В Господа нашего Иисуса Христа-..
Дмитрий Михайлович любил рассказывать о том, что когда Андрей Белый, вернувшись из Германии, читал в «Вольфиле» «Первое свидание», то потрясены были все, включая старичка, совмещавшего обязанности капельдинера, сторожа и уборщика.
– Ну как? Понравилось тебе, Михеич? – спросил его Пинес.
– Слезинка на лике Божьей Матери!.. Как же это может не понравиться, Дмитрий Михалыч? – ответил тот.
Из слов Михеича Дмитрий Михайлович делал вывод:
– В большом произведении искусства «хватит про всякого». В душу Михеича запали вот эти строки:
И Богоматерь в переулокСлезой задумчивой глядит.Дмитрий Михайлович читал стихи без поэтического «подвыва» и без актерской декламации. Показывал, как читали свои стихи разные поэты, имитировал манеру Бальмонта читать стихи слегка в нос, с видом заклинающего мага:
Красные кони, красные кони, красные кони, – кони мои!
И тут он, как это делал Бальмонт, резко и горделиво поворачивался в профиль.
Он воспроизводил интонации Белого:
Взойди, звезда воспоминанья;Года, пережитые вновь;Поэма – первое свиданье,Поэма – первая любовь.Я вижу – дующие зовы,я вижу – дующие тьмы…– Очень зло читал Белый вот эти строчки, – вспоминал Дмитрий Михайлович:
Переварив дары природыТупыми животами – мыПеретопатываем годы;И – утопатываем в тьмы.Он воссоздавал трагедию последних лет жизни Сологуба, Петрополь как занялся
Жена Сологуба, Анастасия Николаевна Чеботаревская, не вынесла ледяного пожара. Смерть Блока, смерть голодная, расстрел Гумилева и мука ожидания, когда же наконец ей и мужу разрешат покинуть Родину, которую она Родиной уже не ощущала (Сологуб подал прошение о командировке за границу с целью остаться там навсегда, но разрешение задерживалось, потому что незадолго перед тем выпросивший у Луначарского заграничную командировку Бальмонт не возвратился), – все это добило Чеботаревскую, и она повредилась в уме. Пыталась броситься в реку, но ей помешали. Доктора предписали Сологубу установить над ней неусыпный надзор. И все-таки Сологуб не уследил, Чеботаревская утопилась. Теперь уже помрачился разум у Сологуба. Он подолгу беседовал вслух с навеки ушедшей от него спутницей жизни и упрекал ее в том, что она покинула его – и в какое время!.. Он просил накрывать стол на два прибора и все говорил, говорил…
До смерти жены писавший стихи ежедневно, Сологуб за несколько месяцев после ее кончины не написал ни строчки. Но потом кастальский ключ все же забил в поэте. Это было знаком просветления.
И удивительно просто, просто до боли, читал Дмитрий Михайлович первые стихи Сологуба, вылившиеся у него из души после молчания и посвященные ей:
1921 (конец) – улицы —
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
В мире нет желанной цели,Тяжки цепи бытия.Спи в подводной колыбели,Настя бедная моя.Вот окно мое высоко,Над тобою я стою.Снял я мантию пророкаИ, как няня» я дою:Баю-баюшки – баю.Бай мой» бай, волшебник-бай,Настю тихо покачай.В муках дни твои сгорели,И не спас тебя и я.Спи в подводной колыбели,Настя милая моя.Подняла над волейРока Волю гордую свою.Спи спокойно, спи глубоко,Над тобою я пою:Бай мой, бай» кудесник-бай,Настю тихо покачай.Вспомни, звук моей свирелиБыл усладой бытия.Спи в подводной колыбели»Настя милая моя.До уставленного срокаСядь в надзвездную ладью,Унесись со мной высоко,И спою тебе в раю:Баю-баюшки-баю.Светозарный Божий Май,Настю в светах покачай.30/XI – 13/XII – 1921
Сняты все мантии – мантия пророка, мантия чародея, мантия учителя жизни» мантия декадента. Перед нами ничем не защищенный человек один на один со своим горем. Он стоит у себя в комнате и смотрит в окно. А внизу, в «подводной колыбели», – она.
Но у Сологуба была не только мантия, но и сердце, и разум пророка. И священным, пророческим гневом звучали у Дмитрия Михайловича вот эти сологубовские строки:
Грабеж, убийства и пожары,Тюрьма, петля, топор и нож —Вот что, Россия, на базарыВсемирные ты понесешь.