Неуязвимых не существует
Шрифт:
Тогда за дымом выстрелов я увидел, что он оперся спиной о стену и стоит, широко расставив ноги, вылавливая меня на мушку своего «кольта»… И стреляет, как заведенный, как машина. Широко расставив ноги, в полуприсяде застыл и я, вколачивая в противника одну сплошную, почти без промахов, очередь, но не добиваясь ровным счетом ничего…
И только я это подумал, как снова ударила пушка с крыши. Мощно, словно Кракатау во время извержения, она выплеснула в этот мир сноп огня, пробила, как оказалось, довольно хлипкие перекрытия крылечка и пролила на моего противника струю раскаленной стали и взрывчатки. Как электронный мозг Избушки сумел вычислить эту траекторию стрельбы, как он увидел, что я не справляюсь, – не сумели
Постанывая на каждом шагу, я пошел к Нетопырю, чтобы проверить, жив он или, так сказать, не совсем. Оказалось, что жив, даже привстал на колено и трясущимися руками молотит в меня из служебной мухобойки… Я дошел до него, лишь пару раз дернувшись назад, когда он попадал в меня, потом ударил изо всех сил ногой по рукам. Пистолетик его, блеснув на солнце, отлетел метров на двадцать.
И тогда зашевелился гориллоид, которого мы убивали первым. Это казалось невероятным, он просто плавал в своей крови, как мамонт, которого разделало племя неандертальцев, но все еще пытался поднять «ирвинг», чтобы… В общем, снова ударила пушка из подвала, и остатки гориллы откатились еще на пять-шесть метров в сторону. Меня лишь обдало дымом, пироксилиновым смрадом и мелкими осколками бетона. Некоторые из этих осколков посекли Нетопырю лицо. Но он был жив, я очень отчетливо читал его сознание. Он был жив, а значит, мог давать информацию. Кажется, впервые за всю мою войну с Джарвиновым я почувствовал, что действительно могу победить.
77
После того как я прикрутил скотчем Нетопыря на бывшее шефово место, то есть к высокому креслу, я повел шефа в камеру. Камера была специально устроена в Избушке для вполне комфортного содержания самых разнообразных лиц. В автоматическом режиме она следила, чтобы задержанному поставлялась вода, пища, чтобы заключенный не замерз, чтобы эвакуировались отходы, и даже, кажется, по первому требованию выдавала одноразовое бумажное белье. Лично для Передела это означало, что его война со мной окончена, что я не собираюсь причинять ему никакого вреда, что он должен просто сидеть, пока его не хватятся и не освободят.
И тут затрещал зуммер видофона. Это могло быть что угодно и кто угодно. Но по красному тревожному сигналу над «глазком» камеры я понял, что звонят из полиции. Пришлось внимательно, даже несколько угрожающе посмотреть на шефа. Тот чуть улыбнулся, мол, а ты чего хотел?
Я-то хотел, чтобы нас оставили в покое, о чем ему и сообщил. Тогда он кивнул, соглашаясь на сотрудничество, и я подвел его к видюшнику, уже опробованным методом отступил из поля видения приборчика, а для наглядности выставил «чок». Шеф посмотрел на меня, на ствол и усмехнулся еще откровеннее. Потом надавил рычажок приема, скроив свирепое лицо.
Полицейский начал свою речугу в довольно агрессивной манере, как ему и полагалось по должности:
– Вынужден сообщить, что соседи, проживающие в округе вашего дома, обеспокоены…
Больше он ничего сказать не успел. Каким бы свирепым и влиятельным не был этот полицейский, шеф мог одним щелчком сделать так, чтобы бедолага до конца дней оказался младшим помощником подметальщика улиц и благодарил бы всевышнего, что попросту не исчез без следа и следствия. Шеф рявкнул:
– Послушайте, как вас там… Никак не запомню вашу фамилию. Мы договорились, что вы не лезете в процедуры и операции, которые происходят на территории,
– Я хотел знать, что произошло и не нужно ли…
– Считайте, что вы получили все мыслимые уверения, что ничего не нужно. Понимаете, лейтенант, это просто не ваша проблема.
По ту сторону линии возникло секундное замешательство. Расклад сил, существующий изначально, изменил интонацию общения, причем изрядно.
– Я только хотел заметить, господин полковник, что с вашего участка доносится стрельба, взрывы, видны клубы дыма. И соседи…
Я вдруг вспомнил, что открытые документы величали шефа именно в этом чине. Хотя в нашей работе все эти звания и звездочки были куда как условны. Нетопырь был вовсе майором, а у него хватило влияния отправить шефа одуванчики пропалывать.
– А вот это, лейтенант, как раз ваша проблема.
Молчание телевида стало каким-то напряженным. Шеф оглянулся. Мне не составило труда догадаться, что этот чертов Нетопырь всунулся какой-то частью тела в камеру, кажется, ногой, которую я просто не успел приклеить к ножке кресла.
Я посмотрел на Нетопыря, сидящего в дальнем углу комнаты, жаль, что в Избушке не было спецкресла для допросов, а может, и было, просто я не знал, где оно находится, не приходилось им пользоваться. Впрочем, сейчас был ход шефа, и я ждал его с интересом. Оказывается, он краем глаза оценивал меня, вероятно, пытался понять, насколько я серьезно настроен. Потом вздохнул, посмотрел на полицейского по ту сторону экрана и почти мягко проворковал:
– Лейтенант, выполняйте свою работу, вам понятно? Вы ведь не хотите, чтобы между нами разом пропало взаимопонимание?
Полицейский не ответил, зато отключился. И не могу сказать, что это меня не устроило. Я был просто счастлив, что он не оказался более настойчивым, вероятно, от этого его отучили предыдущие контакты с нашей Конторой и с моим бывшим шефом.
В общем, я устроил Передела со всем возможным комфортом в камере и принялся ликвидировать следы нашей стычки перед Избушкой. Самым серьезным была уборка трупов обоих гориллоидов. Во-первых, это была действительно грязная работа, а во-вторых, уже в который раз я выяснил, что не очень хорошо переношу запах подпаленной плоти. Пару раз я даже отходил в сторонку, чтобы не вывернуться наизнанку. К счастью, в Избушке был, помимо камеры, и холодильник изрядных размеров, что облегчило ситуацию. Потому что внести разорванные, кровоточащие останки в дом и держать их там я бы не смог. Грешен, привык сматываться после убийств, амплуа «чистильщика» не для меня.
Придав Избушке более-менее нормальный вид на случай облета участка полицейским вертолетом, я занялся Нетопырем. С ним я провозился следующие четыре часа. И не потому, что очень хотел, скорее именно потому, что не хотел этого, потому что это было отвратительно, тяжело, почти невозможно. Есть такая характеристика в оценке психустойчивости – «выносливость на неудачу», она тренируется простым трюком – делай то, что не получается, что не выходит. Каким-то образом это «подгоняет» остальные компоненты любых бойцовых техник, и в целом становишься сильнее. Так я и поступил с Нетопырем.
В его сознании было заложено столько зла, столько ненависти к миру, к людям, к начальству, подчиненным, ко всему живому, нормальному и неизмененному, ко всем машинам и приборам, ко всему, что составляет жизнь, что проникать в этого человека было почти то же, что умирать. И именно потому, что это было невозможно, я сидел напротив него, вкалывал ему одну дозу «сыворотки правды» за другой и вчитывался в жизнь этого человека, которую и жизнью-то назвать было невозможно – так, в лучшем случае это заслуживало определения «существование».