Неужели это я?! Господи...
Шрифт:
Как-то Эрвин, который тщательно следил за собой, был он строен, подтянут, пластичен, после репетиции отправился в бассейн, пропуск в который ему выдали в дирекции. Утром на следующую репетицию он пришел мрачный, замкнутый, отчужденный какой-то. Репетицию проводил формально.
В перерыве осторожно спрашиваю: что случилось? Выясняется: бассейн находится на Невском проспекте, в бывшем католическом костеле Святой Екатерины.
Трудящиеся плавают, отдыхают ничтоже сумняшеся. Банные всплески, пар, веселый смех… Каково это было увидеть поляку, католику Эрвину Аксеру?! Какими глазами смотрел он на нас? В том числе на меня, равнодушно взирающего на оскорбление
Однажды на «Наш городок» пришли какие-то важные генералы с космонавтами. Видимо, им быстро стало скучно: декораций нет, музыки нет, а есть многословные рассуждения «лица от театра». И на мои слова: «Давайте подумаем…» кто-то из них крикнул: «Не надо думать!! Хватит!» На это я совершенно неожиданно для себя ответил кричащему: «Ну, почему же… думать никогда не вредно… даже космонавтам. Давайте подумаем».
Небоскребы! На верхних, едва различимых этажах – отблески солнца. Дым из тротуарных люков. Магазины с миллиардами чего-то… желтые такси… выбоины в асфальте… миллионы реклам, горящих, бегущих, прыгающих… Сталин почему-то всплывает во весь дом…
Нью-Йорк!
Впервые я в городе, о котором мечталось, читалось.
Мой продюсер, который привез меня сюда на концерты, от мозгового напряжения забыл адрес забронированного им отеля, название тоже с трудом им произносилось – нечто вроде «диби»… «диви»… Догадываюсь: «Девил?» («Дьявол».)
– О, да! Да! Дивил, ох, слава богу!
– Адрес? Стрит? Авеню?!
– Да нет, вроде бы где-то вот на этой улице…
Попробуйте найти в Нью-Йорке, где миллионы гостиниц – от жутких клоповников до сверхшикарных мраморных дворцов, – отель с полузабытым названием! «Диби»!! А вечером у меня концерт, в 18.30. А сейчас – 15.30. Да еще только что с самолета. Голова с трудом вмещает сено, которым набита. Духотища адова. Баня! Отчаяние! Хоть бы прилечь на минуту где-нибудь!
О боже! Вот же он, у кого можно спросить, и он все покажет, объяснит! Родной мой! Нью-йоркский полицейский! На темно-синей рубашке – серебряная бляха в виде щита, брюки со стрелкой, фуражка с лаковым козырьком, на поясе – пистолет, наручники, переговорники. Идет быстро, пружинит, ботинки блестят.
– Хэлп ми, плиз!!
– ?..
– Вериз отель «Девил»? Он зис стрит?
– Итз ё проблем!
И пошел дальше!
Нет, мой Виктор Франк не ответил бы так. Виктор Франк из пьесы «Цена» Артура Миллера, нью-йоркский полицейский. Одет мой герой был точно так же, как и встреченный мною полицейский, почему я и бросился к нему. Родное что-то почуял. Мой Вик обязательно объяснил бы, а то просто взял бы за руку иностранца и привел бы его к самому отелю.
Когда Юрский и Тенякова покинули театр, решено было, чтоб не терять прекрасный спектакль «Цена», ввести на роль Вика, которую играл Сергей, меня. Ушедшая из театра Роза Сирота была приглашена в БДТ для работы со мной, мы репетировали с ней около двух месяцев. Мои дорогие друзья Владик Стржельчик, Валя Ковель, Вадим Медведев работали так, словно это их вводят в роль. А ведь они уже к этому времени сыграли больше ста спектаклей.
Нет, ни разу я не почувствовал, что им скучно, надоело. Наоборот, они всячески старались мне помочь. Спасибо вам, дорогие друзья мои.
Трудно, ох, как трудно
Во-первых, надо было точно вписаться в сложную ткань спектакля, не помешав ничем партнерам. А играли они замечательно, в первую очередь Стржельчик. Его Соломон – девяностолетний перекупщик мебели – великое произведение театрального искусства.
Во-вторых, и это самое главное, – сделать своей, только мне присущей, внутреннюю жизнь Вика, отталкиваясь по необходимости от внешних проявлений прежнего исполнителя – Юрского, игравшего в яркой, жесткой манере.
Долго можно писать о работе над этой ролью, скажу только одно: она стала одной из самых моих любимых. На некоторые спектакли идешь, словно на тяжелое испытание, а на «Цену» я шел с радостным ощущением того, что смогу вновь погрузиться в родную атмосферу, что вновь приду в квартиру, куда свалил все дорогие мне по прошлой жизни вещи – ненужные, но так напоминающие мне о времени, когда все были живы, дружны, веселы, и что, стоит мне только в начале спектакля отворить дверь в бывшую спальню отца и вглядеться в темноту, по спине моей бежали мурашки от воспоминаний, и ничего не надо было «играть», перемещаясь по мизансценам и стуча каблуками, а просто – существовать в этом родном пространстве, беседуя с Соломоном, оказавшимся единственным человеком на свете, понявшим меня, глядя на брата, о встрече с которым мечтал двадцать пять лет…
Грубый полицейский с пистолетом, наручниками, с нежной душой и добрым сердцем…
Мальчик, сын разорившегося миллиардера, обладавший талантом ученого-исследователя, прервал образование и пошел в полицейские, чтоб отец не умер с голоду. Мальчик с седой головой, которому скоро на пенсию… Слабый мальчик, нашедший в себе силы отстоять любовь и верность долгу. Отстоять прошлое:
– Это был наш дом… Это были наши родители… А по твоим словам выглядит все так, словно мы были кучкой чужих, ненужных друг другу людей… Что ты делаешь?! Ты берешь все, что было, вырываешь, словно гнилые зубы, и выбрасываешь в плевательницу. Но ведь существую еще и я, Уолтер!!
И родным и близким стал мне Брайант-парк в Нью-Йорке, так же как и московские Чистые пруды, Публичная библиотека за парком – как Тургеневская читальня на Мясницкой, ныне снесенная по приказу кого-то, родства не помнящего.
Поэтому с такой радостью и бросился я в Нью-Йорке на Двадцать пятой стрит, угол Парк-авеню, к двойнику моего Вика, поэтому так легко нашел Брайант-парк и Публичную библиотеку…
И возникают передо мной сейчас как живые мистер Соломон – Стржельчик, глядящий на меня с таким пониманием, и глаза его – глаза мудрого, одинокого еврея-перекупщика; брат мой, Уолтер – Медведев, которого люблю и жду, с которым порвал навсегда; жена, Эстер – Валечка Ковель, которую так люблю, с кем ссорились часто, но которая, если мне будет плохо, пожертвует собой ради меня…
Спасибо вам, родные мои!
Царствие вам Небесное!
На пустой улице Горького (ныне Тверская) – тьма… Фонари не горят… Пустые витрины, пугливые тени редких прохожих. Черная бесконечная равнина пустой Манежной… На Васильевском спуске, за Василием Блаженным, озаренная бледной луною, еле видная гигантская черная толпа. В кузове грузовика питекантропообразный Анпилов орет в матюгальник: «Завтра! Все!! Приносите оружие, у кого нет – топоры, да просто – вбейте гвозди в палки – вот вам и пика! – будем штурмовать Кремль, будем брать власть!! Милиция на нашей стороне, правда, милиция?! А?!»