Неведомые поля (сборник)
Шрифт:
Энжи не рискнула открыть рот. Она протянула руку к бутылке сока, когда крышка сама собой отскочила и щелкнула ее по носу. Когда девочка отпрянула, стакан поехал по стойке. Она схватила его, пока он не врезался в холодильник, потом повернулась и заорала на брата:
— Черт побери, Гуталакс, прекрати немедленно! Ты кого—нибудь покалечишь своей дурацкой магией! У тебя приколы на все случаи жизни!
— Ты опять сказала плохое слово! — закричал в ответ Марвин. — Я маме пожалуюсь.
Но не двинулся к двери из кухни, и мгновение
— Я не во всех случаях магию использую! Только для скучных дел. Ну, мусор выбросить, ковер пропылесосить и одежду в шкаф убрать. И коробку Миледи, когда моя очередь.
Энжи рассматривала брата, как всегда, изумляясь его способности выглядеть ошеломительно невинным.
— А зачем это делать, когда наполнитель для ее туалета меняю я?.. Ну да ладно… Держись от меня подальше, у меня завтра контрольная по французскому.
Налив себе соку, она убрала бутылку, цапнула печенье с изюмом и направилась к себе. Однако на пороге кухни помедлила, сама не зная почему, если не считать того, что Марвин уже собрался идти за ней, но застыл.
— Что? Нос подотри, ужасно выглядит… В чем дело?
— Ни в чем, — промямлил Марвин и вытер нос рукавом, что нисколько не исправило ситуацию. — Просто мне страшно, Энжи. Страшно делать такое…
— Как страшно? Минуту назад ты веселился.
— Конечно, веселился! — Он придвинулся ближе, но странно помешкав: не ведьма, и не пират, и не ангел, а просто встревоженный, испуганный мальчишка. — Только иногда веселья слишком уж много. Иногда прямо посреди волшебства я думаю, что, наверное, надо остановиться, но не могу. Как тогда, когда я остался совсем один… и просто дурака валял… и я сотворил кое—что интересное, нет, очень интересное, но получилось что—то странное, а потом я никак не мог его исправить или заставить исчезнуть… и испугался, что папа с мамой вернутся…
Мрачно взвешивая в уме прошлые оценки по французскому, Энжи потянулась за вторым печеньем.
— Я тебе говорила: беду накличешь своими выходками! Остановись, пока не поздно, пока не сотворил такого, чего не сможешь исправить. Хочешь совет? Я только что тебе его дала. Пока.
Марвин потерянно плелся за сестрой до двери в ее комнату. Когда Энжи уже собралась уединиться, он пробормотал:
— Ну почему я не взрослый… как ты. Тогда бы я знал, что делать.
— Ха!
Энжи захлопнула дверь.
После чего, забыв про французские неправильные глаголы, села писать письмо Джейку Петракису.
Ни тогда, ни потом Энжи не могла объяснить кому—либо или самой себе, почему его написала. Потому что он хлопнул ее по плечу и сказал, что она — или хотя бы ее музыка — классная? Потому что в тот же день она видела, как он обнимался с Бэ—э—э—шли—Эшли в темному углу за библиотечными полками? Потому что Марвин безжалостно ее дразнил? Или потому, что ей уже исполнилось двенадцать лет и пора было написать кому—то такое письмо? Какова бы ни была
А потом вынула и положила в рюкзак. Там письмо оставалось почти три месяца, пока заканчивалась четверть, начались экзамены и шел чемпионат по футболу, и однажды в роковой вечер пятницы Энжи отправилась гулять с Мелиссой: они рассматривали витрины в центре Ависены и беспечно заходили в каждую кофейню на Парнелл—стрит. Тогда она рассказала подруге о письме, и у Мелиссы тут же случился приступ хихиканья, который превратился в икоту, и чтобы утихомирить ее, потребовался еще капучино. Когда подруга наконец смогла связно говорить, то сообщила:
— Надо его отправить. Обязательно надо его отправить. Поначалу Энжи возмутилась.
— Ни в коем случае! Я для себя его написала, а не для учителя, и уж точно не для Джейка Петракиса. Я что, по—твоему, идиотка?
Но Мелисса улыбнулась, насмешливо блеснув зелеными глазами.
— Такая идиотка, у которой это письмо сей момент в рюкзаке, и готова поспорить, оно в конверте с маркой.
— Нет там никакой марки! А конверт… просто чтобы не помялось! Мне нравится иметь его при себе, вот и все.
— А адрес?
— Просто попрактиковаться! Но я его не подписала, и обратного адреса там нет. Съела?
— Ага. — Мелисса кивнула. — Определенно съела.
— Перестань, — предостерегающе сказала Энжи.
И Мелисса перестала. Но был вечер пятницы, и обеим позволили гулять допоздна, а в Ависене много кофеен. Множество чашек капучино и эспрессо привели их в состояние веселой эйфории, когда все на свете кажется бесконечно смешным. Мелисса не могла наговориться о письме Энжи…
— Да брось, ну что такого может случиться? Парень прочтет и догадается, кто его написал? Самое худшее, если ты станешь старой—престарой и будешь жалеть: почему не рассказала Джейку Петракису о своих чувствах? А он уже женат, уже дедушка и, наверное, даже умер.
— Перестань!
Но Энжи хихикала не меньше Мелиссы, и каким—то образом они очутились на тихой Ловиси—стрит, прошли бензоколонку и заколоченный магазин здорового питания, нашли дом Петракисов и на цыпочках поднялись на веранду. Увидев перед собой входную дверь, Эн—жи засомневалась, но Мелисса сказала:
— Подумай ради бога, старуха в доме престарелых, а он даже не узнает.
И, сделав глубокий вдох, Энжи подсунула письмо под дверь. Всю дорогу назад до Парнелл—стрит они бежали, хохоча так, что едва не задохнулись…
…А утром Энжи проснулась, бормоча: «О боже, о боже, о боже», еще до того, как окончательно вынырнула из сна. Целый час она лежала в кровати, безмолвно и отчаянно молясь, чтобы вчерашний вечер оказался сумасшедшим, кошмарным сном и чтобы, когда она полезет в рюкзак, письмо еще лежало там. Но к ужасу своему знала: надеяться не на что, и в отчаянном броске к телефону даже не потрудилась заглянуть в рюкзак.