Неверный шаг
Шрифт:
— Я все равно не понимаю, зачем вы мне все это говорите, зачем вам понадобилось его убивать.
— Затем, что мне нужна эта фотография. И единственное, что я могу предложить вам взамен, это голову Альберти.
— Все это не слишком убедительно. Минуту назад эта фотография была платой, теперь она стала целью…
— Существует не так много случаев, когда плата за работу не является ее единственной целью. Впрочем, давайте оставим эти общие рассуждения, особенно о такого рода предметах. Если вы принимаете мои условия, я назову причину, которая покажется вам вполне убедительной.
Бремон обреченно вздохнул.
— Хорошо, — произнес он, — я принимаю ваш контракт. При условии, что в него будет внесен еще один пункт: как бы ни сложились обстоятельства,
— Будьте логичны. Зачем мне преследовать вашу семью, когда я уничтожу человека, которому это было бы выгодно? И потом, я вам сказал, что убиваю только охотников.
— Я склонен больше доверять вашей профессиональной этике, нежели вашим нравственным представлениям. Обещаете соблюдать это условие?
— Даю слово.
— Мне ничего другого не остается, как верить вам на слово. Теперь скажите, какова ваша убедительная причина?
— Я убил бы Альберти, как бы вы ни ответили.
— Почему же?
— Альберти должен выдать полиции преступника. Разумеется, мертвого. И никак с ним не связанного. Именно поэтому он нанял для этой работы меня, хотя любой самый неопытный из его людей справился бы с ней без особого труда. Труднее было обнаружить ваше убежище, мсье Бремон, потому что вы не глупы. Убить же вас — пустая формальность. Для Альберти я идеальный исполнитель: грамотный убийца, труп без опознавательных знаков, оборванная нить в руках полиции. Ему достаточно инсценировать двойное убийство, то есть уже после вашей смерти изобразить дело так, будто журналист Бремон и неизвестный мужчина убили друг друга при невыясненных обстоятельствах. Его люди уже здесь, за углом.
— Откуда вам это известно?
— Я ждал их и видел, как они приехали. Но в общем, в этом не было необходимости.
— Когда вы поняли это?
— В ту самую минуту, когда Альберти предложил мне контракт.
— И вы согласились?
— Да. Я уже вам говорил, что мне знакомы его правила игры, а ему неизвестны мои. Его логика сомнительна с точки зрения морали, зато вполне предсказуема. Она позволяет ему придумать такого рода инсценировку, но мешает понять, что я разгадал его ход, — как раз потому, что я согласился на его условия и принял контракт. В этом у меня перед ним большое преимущество.
— Почему же вы согласились?
— Речь шла о крупной сумме. Но это вторичное побуждение. Меня всегда увлекала способность разума победить силу. А кроме того, когда для тебя нет разницы, жить или умереть, что еще остается, как не играть со смертью? Последний способ придать игре смысл — сделать так, чтобы ставкой в ней стала жизнь.
— Если жизнь ничего не стоит, — тогда ставка ничтожна, а игра не стоит свеч.
— Да, если единственный смысл и главный интерес игры в том, чтобы получить приз. Нет, если этот интерес заключается прежде всего в механизме принятия решений и четкости их исполнения. Мы говорим, разумеется, о шахматах, а не о русской рулетке.
— Я не игрок. И я не играю против Альберти. Что отнюдь не означает, что на кон ничего не поставлено. Ставка есть. Но это не моя жизнь. Тот факт, что я рискую жизнью, — лишь неизбежное следствие. Но не сама ставка. Это было бы безнравственно. Тогда как единственная серьезная для меня ставка в жизни — это нравственное достоинство. И это не красивые слова.
— Нет, конечно. Это ни на чем не основанная глупость.
Незнакомец показал на рамку с фотографией:
— Вот это — реальность, и как бы вы это ни называли — ставкой или неизбежным следствием, — вы этим рискуете. В сравнении с этим ваша пресловутая гражданская доблесть — блеф, пустая болтовня. И если вы знаете это, не желая в этом сознаться, тогда вы еще безнравственнее меня и даже Альберти.
Бремон с интересом посмотрел на него. Его страх, казалось, прошел — то ли потому, что он нашел в словах, в простой необходимости слушать и говорить новые силы или только средство забыть на время о грозившей ему опасности, то ли потому, что смысл этих слов заставлял его примириться с неотвратимой, может быть, даже заслуженной карой, или,
— Каким образом вы надеетесь убить Альберти? — спросил он.
— Продолжая делать то, что не доступно его пониманию.
— А именно?
— Альберти крайне подозрителен. В поездках его охраняют не хуже какого-нибудь президента, в он практически вне досягаемости. Безопасным местом он считает свою виллу, крепость, в которой он чувствует себя неуязвимым. Туда-то следовательно, я и пойду его убивать.
— Но может быть, он там и в самом деле неуязвим…
— Чисто теоретически. Система безопасности на вилле объективно гораздо мощнее и совершеннее, чем та охрана, на которую он может рассчитывать при переездах, несмотря на всю его подозрительность и редчайшие меры предосторожности, которые он принимает для себя в этих случаях. Однако необходимо учесть фактор времени. Относительная или даже полностью импровизированая охрана на короткое время эффективнее, чем повседневная долгосрочная, на первый взгляд совершенная, которая, вместе с тем, оставляет противнику время изучить принципы, на которых она строится, иными словами — свои изъяны, а также право выбрать наилучший момент. Ибо в первом случае ключевой фактор — удача, а во втором — верный расчет. Я никогда не полагаюсь на удачу и знаю, что абсолютно надежной системы безопасности не существует в природе, всякая система — создание человеческого ума, следовательно человеческий ум способен ее победить.
Он говорил спокойно и неторопливо, так, словно стремился донести до упрямого или не слишком одаренного ученика некоторые самоочевидные истины, касающиеся одного из банальнейших вопросов.
— И вы, похоже, нашли изъян Альберти? — спросил Бремон.
— Да.
— Вы больной человек, — прошептал Бремон.
Он вдруг наклонился, открыл ящик письменного стола и выпрямился — с пистолетом в руке. Незнакомец выстрелил в последнюю секунду, один раз. Из-за глушителя выстрел хлопнул мягко, как в вату, отозвавшись коротким металлическим эхом. Бремон, сраженный на месте, сполз в кресло перед письменным столом. Незнакомец в задумчивости посмотрел на него:
— А вы, мсье Бремон, мертвец.
Он вышел из кабинета и, не зажигая огня, поднялся на второй этаж. Зашел в ванную и встал у окна, выходящего в сад. Прислушался. Ветер стих, и его редкое и слабое дыхание почти замерло в кронах деревьев, неподвижно выступавших в лунном свете. Незнакомец не всматривался во мрак, не пытался разглядеть отдельные предметы. Подобно кружащей в поднебесье хищной птице, он сторожил малейшее движение на застывшей земле. Прошло какое-то время. Наконец его ухо уловило легкий шорох, донесшийся из-за цветника. Он с точностью определил его местоположение. Перешел в комнату, окна которой выходили на улицу. Двор лежал под ним, как на ладони, спрятаться было негде. Он ничего не заметил. Хотя его уже наверняка ждут за каждой дверью. Он вернулся и открыл окно с западной боковой стороны, то, которое успешно опробовал при первом осмотре. Перекинул ноги через подоконник, спрыгнул. По-кошачьи бесшумно приземлился на выложенную камнем дорожку. Пробрался сквозь зеленый барьер, перелез через изгородь и очутился на соседнем участке. Пошел вдоль забора в глубь сада. Снова преодолел ограду, зеленый массив и стал подниматься в гору, к цветнику, который засек иа окна. Там, на корточках, повернувшись к нему спиной, сидел человек, следивший за задней дверью дома, Опять послышался тот же приглушенный, едва различимый звук, растворившийся в ночной тишине, Человек, не успев вскрикнуть, уткнулся в траву. Незнакомец выждал время, наблюдая за обоими концами исчезавшей за домом дорожки. Никаких изменений. Он подкрался ближе, убедился в том, что его противник мертв, и направился к дорожке Обогнул дом с восточной стороны прижимаясь к стене. Осторожно заглянул во двор. Другой человек стоял там, припав к стене фасада у самой входной двери. Его невозможно было заметить из окон, разве что перегнувшись вниз. Две молниеносных перебежки — и незнакомец настиг его и ткнул пистолетом в живот. Человек поднял руки.