Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабке
Шрифт:
— Да что за небылицы, сеньора. Здесь и в помине нет контрабандистов.
— Как это нет! — ехидно усмехнулась бабка. — Расскажи кому другому!
— Ну ищите на здоровье, может, попадутся, — добродушно хохотнул водитель. — О них болтают кому не лень, а чтоб видеть — никто!
Грузчик, заметив ожерелье в руке Эрендиры, выхватил его и снова засунул в мешок с рисом. В эту минуту бабка, решившаяся все-таки остался в убогом городке, окликнула Эрендиру, чтобы с ее помощью слезть с грузовика. Эрендира поцеловала молодого грузчика второпях, но пылко и как надо.
Сидя на троне посреди
— Ну и тяжесть! Внутри, случаем, не покойник? — усмехнулся водитель.
— Два покойника, — отчеканила бабка. — Так что обращайся с ними уважительно.
— Бьюсь об заклад — там две мраморные статуи, — хохотнул водитель.
Он без всякого почтения бросил баул в кучу с обгорелой, изломанной мебелью, а потом подставил старухе ладонь.
— А где пятьдесят песо?
Бабка кивнула в сторону грузчика.
— Твой работничек получил сполна.
Водитель озадаченно посмотрел на молодого парня, и тот согласно кивнул головой. Помолчав с минуту, водитель поднялся в кабину, где сидела женщина в трауре с малышом на руках, который безутешно плакал от нестерпимого зноя. И вот тут грузчик, человек весьма решительный и уверенный в себе, сказал:
— Эрендира, с вашего позволения, поедет со мной. Все будет честь по чести.
Девочка испуганно пролепетала:
— Я ни о чем таком не просила…
— Да я сам решил, это моя воля, — сказал грузчик.
Бабка оглядела его с ног до головы, но не уничижительно, а как бы прикидывая в уме: чего стоит подобная решимость.
— Лично у меня нет никаких возражений, — заявила она, — если уплатишь за все, что я потеряла по ее безалаберности… Восемьсот семьдесят две тысячи пятнадцать песо за вычетом четырехсот двадцати, которые она уже выплатила, итого, стало быть, восемьсот семьдесят одну тысячу восемьсот девяносто пять.
Грузовик рванул с места.
— Клянусь, я бы выложил эту кучу денег, кабы они у меня были, — с самым серьезным видом сказал парень. — Девочка того стоит.
Бабке пришлась по душе щедрость молодого человека.
— Возвращайся, сынок, когда разбогатеешь, — ответила она ласковым голосом. — А сейчас, милый, проваливай с Богом. Если по совести, так ты мне должен десять песо.
Грузчик на ходу вскочил в кузов и махнул рукой Эрендире, но она со страху даже не ответила.
На пустыре, где остановился грузовик, они возвели что-то вроде шатра из остатков восточных ковров и цинкового листа. Постелили на землю две маленькие циновки и спали всю ночь ничуть не хуже, чем в том мертвенно-лунном особняке, пока солнце, проникшее сквозь щели, не напекло им лица.
В то утро, против всякого обыкновения, бабушка сама занялась Эрендирой. Она разрисовала ей лицо, сообразуясь с тем стилем роковой, зловещей красоты, какой был в моде во времена ее молодости, потом приклеила Эрендире накладные ресницы и повязала на голове бант из органди, напоминавший большую бабочку.
— Ты страшна, как смертный грех, — задумчиво протянула бабка. — Но именно это и требуется, потому что мужчины мало что смыслят в женской красоте.
Сначала они услышали, а потом намного позже увидели, как устало ступают мулы
Путник оказался разносчиком почты. Ему было не больше двадцати, но выглядел он старше, как-никак солидная должность. Он был в хаки, в гетрах, а на голове пробковый шлем и за поясом — револьвер. Сидя на добром покладистом муле, почтарь вел в поводу второго мула, не такого ладного, навьюченного мешками.
Поравнявшись с бабкой, он кивнул ей и двинулся было дальше. Но старуха мигнула с таинственным видом, мол, загляни туда, внутрь. Развозчик почты остановился и увидел Эрендиру, лежавшую на циновке в платье с траурной фиолетовой каймой, точно у покойницы.
— Нравится? — спросила бабка.
Парень вдруг смекнул, какой предлагают товар.
— Сойдет с голодухи, — ухмыльнулся он.
— Пятьдесят песо.
— Фью-ить! — присвистнул почтарь. — Она что, из чистого золота? Да за эти деньги я буду есть и пить в свое удовольствие целый месяц.
— Не жмись! — сказала бабка. — У вас, на авиапочте платят больше» чем священникам.
— Да я то вожу простую почту. У авиапочты — грузовичок.
— Говори, говори, а без любви, что без еды, — наседала бабка.
— Одной любовью сыт не будешь.
Старуха меж тем поняла: человеку, живущему за счет чужих надежд, не жаль времени, он будет торговаться до упора.
— Сколько у тебя с собой? — спросила она.
Почтарь спрыгнул на землю, извлек из кармана несколько мятых-перемятых бумажек и показал их бабке.
— Я сбавлю, — сказала она, — но вот мое условие: пусть о нас узнают повсюду.
— Узнают и на другом краю света, будьте уверены, — сказал молодой человек. — Распишу в лучшем виде.
Эрендира сняла накладные ресницы — они не позволяли моргать и отодвинулась на самый край циновки, освобождая место очередному партнеру, охочему до любви. Едва он вошел в «покои», бабка резко задернула за ним занавесь, служившую дверью.
Сделка оказалась очень выгодной. Распаленные рассказами служителя почты, понаехали из дальней дали мужчины, дабы самим увериться в прелестях Эрендиры. Вслед за ними торговцы привезли киоски со снедью, появились столы с лотереей, а последним примчался на велосипеде фотограф, который поставил в этом шумном стойбище свой фотоаппарат на штативе под траурной накидкой, а чуть поодаль — укрепил полотно с нарисованными лебедями, уныло плывущими по ядовито синему озеру.
Бабка обмахивалась веером, восседая на своем троне, ей будто и дела не было до всей этой суматохи. Единственное, что ее интересовало — это порядок в очереди клиентов и правильность суммы, которую она взимала за вход к Эрендире. Поначалу бабка была слишком строга и чуть не отказала хорошему клиенту, которому не хватало пяти песо. Но через месяц-другой она усвоила уроки суровой действительности, а под конец принимала в доплату образки святых, семейные реликвии, обручальные кольца — словом всякие золотые вещицы, которые она пробовала на зуб, если они не блестели.