Невероятное путешествие мистера Спивета
Шрифт:
Так что когда я остановился на мысли воспользоваться современной американской грузовой железной дорогой, последним оплотом некогда великой индустрии, все разом встало на свои места. Такова была моя версия паломничества в Мекку. {57}
В 5:05 я последний раз обвел взглядом комнату, чем лишь подстегнул ощущение, будто забыл что-то очень и очень важное. Еще секунда, и я начал бы сборы по новой; не дав себе этой секунды, я выскользнул за дверь и спустился по лестнице, стараясь по мере возможности приглушить предательскую дробь, выстукиваемую чемоданом по каждой ступеньке.
57
Недавно я читал одну статью про то, как в Японии усовершенствовали поезд на магнитной подушке, за счет мощных отталкивающих
В доме все было тихо. Слышалось лишь тиканье часов.
У подножия лестницы я остановился. Оставив багаж там, я поднялся обратно, прыгая через две ступеньки, и тихонько прокрался по коридору к самой последней двери. Я не открывал ее уже сто двадцать семь дней, с двадцать первого апреля, его дня рождения, когда Грейси потребовала провести там маленькую церемонию с веточками шалфея и пластиковыми бусами, которые купила в магазине «все за доллар». Но я все равно оценил ее старания – другие не сделали и этого. Обычно дверь в комнату стояла закрытой, точнее – почти закрытой, потому что сквозняки вечно приотворяли ее на самую крошечную щелочку (выходило, надо сказать, довольно-таки зловеще).
Не знаю даже, почему его поселили именно здесь, на чердаке, столь малопригодном для нормальной жизни: летом слишком жарко и душно, зимой холодно, из-под дощатого пола несет мышиным пометом. Но Лейтон вроде бы не имел ничего против. Свободное пространство он использовал для того, чтобы тренироваться в набрасывании лассо на свою детскую лошадку-качалку. Пока он был жив, вечерами с чердака беспрестанно доносился стук и шум подтягиваемой веревки.
Красная лошадка-качалка стояла в том же углу, что всегда. Если не считать этого безмолвного существа да пустой стойки для ружей в другом углу, в комнате ничего не было. Тут потрудился сперва шериф, потом наша мать, а последним отец – пришел среди ночи и выгреб все, что когда-то дарил Лейтону: шпоры, ковбойскую шляпу, пояс, патроны. Что-то из этого со временем всплыло в Ковбойской гостиной, на алтаре Билли Кида. Остальное исчезло – надо полагать, в каких-нибудь сараях, раскиданных по всему ранчо. Сам отец ничего из этого не носил.
Стоя посреди комнаты, я смотрел на лошадку. Нет, я ничуть не боялся, что невзначай раскачаю ее посредством телепатии. Напротив, мне казалось, что попробуй я подойти и рукой приложить силу, качалка и то не шелохнулась бы.
– Пока, Лейтон, – сказал я. – Не знаю, тут ли ты еще или уже нет, но я на некоторое время уезжаю. В Вашингтон, округ Колумбия. Я тебе чего-нибудь привезу. Шар со снежным вихрем или фигурку качающего головой президента.
Тишина.
– Тут как-то пустовато.
Лошадка-качалка не двигалась. Комната застыла, словно внушительная иллюстрация себя самой. {58}
– Прости меня за то, что я сделал, – промолвил я, закрыл за собой дверь чердака и направился вниз, но на полпути услышал из кабинета доктора Клэр какой-то шорох, как будто два камушка терлись один о другой. Я застыл, даже не опустив поднятой ноги. Под дверью в кабинет пробивалась полоска света.
Я прислушался. В гостиной негромко тикали старинные часы красного дерева, чуть потрескивали балки. И более ничего. Еще одно доказательство моей гипотезы, что после полуночи звуки старого дома более не подвластны обычным законам причин и следствий: балки скрипят по своему разумению, камушки сами собой трутся друг о друга.
58
Лошадка-качалка Лейтона. Ох, я так по нему скучаю.
Я на цыпочках прокрался к двери в кабинет – та была чуть-чуть приоткрыта. Неужели доктор Клэр встала с утра пораньше, чтобы собраться в поездку на север? Из комнаты снова донесся все тот же шорох. Набрав в грудь побольше воздуха, я посмотрел в замочную скважину.
Никого. Я отворил дверь и вошел. Ох, да как можно входить в чужую комнату без разрешения?! У меня аж кровь в висках застучала. Я бывал тут не раз, но только в присутствии доктора Клэр, а такое вот вторжение ощущалось до боли противозаконным.
Горела
Снова услышав шорох камня о камень, я наконец осознал, что он исходит из террариума, в котором доктор Клэр держала живые образцы. В полутьме два больших жука-скакуна обходили друг друга кругами. Потом они бросились в атаку – стук столкнувшихся панцирей звучал на диво громко и приятно для слуха. Я понаблюдал, как они несколько раз повторили это представление.
59
Их подарил ей русский энтомолог, доктор Иршгив Ролатов, который пару лет назад гостил у нас на ранчо и, кажется, проникся к доктору Клэр по меньшей мере крепкой симпатией собрата-ученого, если не всей страстью загадочной славянской души. По-английски он не говорил вообще, зато за столом непрестанно разглагольствовал на родном языке, как будто мы его понимаем.
А потом как-то вечером отец вошел в дом, заткнув большие пальцы за пояс джинсов, что у него всегда означало: на ранчо Коппертоп не все ладно. Чуть позже доктор Ролатов, хромая, пробрался в дом с черного хода. Лицо у него было в крови, а всегда причесанный чуб торчал дыбом, точно вскинутая в приветствии рука. Он прошел мимо меня на кухню – молчаливый, притихший впервые за две недели на ранчо. Мне почти захотелось снова услышать его пылкую гортанную речь на непонятном нам языке. На следующий день он уехал.
Это был один из тех редких случаев на моей памяти, когда отец подкреплял свои брачные клятвы.
– Ну и чего деретесь? – спросил я. Они посмотрели на меня. Я кашлянул. – Простите. Занимайтесь своим делом.
Предоставив им разбираться самим, я обошел кабинет – кто знает, возможно, я вижу его в последний раз. Провел пальцами по темно-красным корешкам блокнотов. Целый раздел был озаглавлен ЭОЭ – должно быть, заметки о монахах-скакунах. Двадцать лет наблюдений. Интересно, что она имела в виду, сказав, что хочет показать мне свои записи? В чем состоит ее новый проект?
Свет лампы выхватывал из темноты лежащий на столе темно-красный блокнот, из тех, что были посвящены монаху-скакуну. Как будто нарочно…
Внезапно снаружи, за дверью, заскрипели ступени. Чьи-то шаги. В мозгу зазвенели панические сигналы тревоги и – сам не знаю, зачем и почему – я схватил со стола блокнот и опрометью бросился вон. Знаю, знаю, это было самое настоящее преступление. Возможно, худшее преступление на земле – украсть у исследователя данные. А вдруг под этой обложкой хранились последние недостающие сведения? Но мне так хотелось унести с собой частицу моей матери! Да, не спорю – дети ужасно эгоистичные существа.
Однако, как оказалось, это были вовсе никакие не шаги. Какая-то аномалия. Старый дом сыграл со мной очередную шутку. Отлично проделано, старина, отлично.
Оставалось еще только одно. Прокравшись на кухню, я сунул письмо в банку с печеньем. Так его не найдут до ланча, когда Грейси полезет за печеньем, – а к тому времени я буду уже далеко. {60}
Конечно, Грейси, скорее всего, перескажет родителям наш разговор и они в конце концов вычислят, куда я направляюсь. Возможно, даже успеют дозвониться в Вашингтон раньше, чем я туда доберусь, и тогда сцены на ступенях Смитсоновского музея не будет. Однако этот вариант – как и многие другие – был мне совершенно неподконтролен, так что я занес его в графу «Не волнует» и притворился, будто вовсе о нем не думаю. На самом деле тревога просто вылилась в манеру чуть подпрыгивать на правой ноге при каждом шаге – со мной оно всегда так, когда я стараюсь о чем-то не беспокоиться. {61}
60
Письмо, вырванное из блокнота З54
61
Список всего, что не волнует:
Не хватит времени; взрослые;
медведь нападет; конец мира;
пока не ослепнет; гингивит;
все мои работы погибнут в пламе
Доктор Клэр никогда не узнает