Невероятное путешествие мистера Спивета
Шрифт:
Да где же он, Песчаный Лис? (И где этот городишко?)
Я сдался. Признав поражение как в десятисекундной воображаемой войне, так и в поисках загадочного пустынного городка, я нырнул прочь от ветра, прислонился к стенке «виннебаго», протирая глаза и стараясь отдышаться. Просто удивительно, как ветер преображал все кругом: снаружи, где бушевали стихии, царили Роммель и шрапнель, а здесь, в защитном коконе «виннебаго», стояла сплошная благодать.
Я еще раз заглянул в атлас, сверился с секстантом и компасом и уставился на пустыню. Станция должна быть уже совсем близко.
Однако чем дольше я всматривался в пейзаж, тем сильнее поражался количеству различных оттенков красного в скалах – они были красиво исчерчены полосами, точно куски огромного геологического торта. Насыщенно темно-красные и коричневатые тона окрашивали
Вот тут-то я и заметил его – всего лишь торчащий из земли старый дорожный указатель. Черные буквы на белом фоне гласили «Красная пустыня» – как табличка в музее. Ни развалин депо, ни платформы – лишь указатель да грунтовая дорога, пересекающая рельсы и уходящая к далекому фермерскому дому на плоском дне пересохшего каньона. За подъемом виднелось шоссе, от которого шел выход к старой заброшенной автозаправке. На покосившейся вывеске было написано «Служба Красной пустыни» {118} . Эту заправку построили, а потом забросили через много лет после отъезда моего прапрадеда: люди опять пытались держать тут хоть какую-то службу техподдержки, но снова сдались перед натиском природы.
118
Когда указатель перестает быть указателем?
Здесь когда-то решил остаться Терхо. Интересно, при каких обстоятельствах он повстречал Эмму? Что они сказали друг другу здесь, среди полыни? Надо вернуться к маминой истории. Вдруг мама разгадала эту загадку?
Я уселся за низенький столик, где устроил свое рабочее место. Пока мы катили из Вайоминга в Небраску, я погрузился в мир Эммы, а периодически, когда мне того хотелось, рисовал на полях картинки, рядом с маминым текстом. Когда-нибудь мы еще выпустим вместе настоящую книгу.
Предлагая зачислить Эмму в школу Агассисов, мистер Энглеторп поторопился: приближался июнь, а на лето школа закрывалась. {119} Эмму это не слишком расстраивало: едва освободившись из тисков семинарии, она начала посещать сад мистера Энглеторпа почти каждый день. Душными и влажными июльскими днями они часами сидели, зарисовывая флору в саду, а когда уставали от жары, вешали на шею холодные полотенца, вымоченные в лимонной воде, и отдыхали в тени плакучей ивы. По спине катились струйки воды. Эмма слушала рассказы мистера Энглеторпа про различные элементы, найденные в земле.
119
Вот маршрут, который наш товарняк прошел, пока я читал мамин блокнот. Время от времени я отрывался от чтения и отмечал, сколько мы проехали. «Всегда знай, где находишься», – так гласило одно из заламинированных мной высказываний.
– Фосфор, – сказал он, – подобен женщине, что никогда не довольствуется тем, что уже попало к ней в руки.
– О, вам надо написать обо всем этом целую книгу, – заметила Эмма.
– Когда-нибудь и напишу, – кивнул он. – Мгновенье ока – и ты все упустишь. Мы живем в великую эпоху категоризации. За пятьдесят лет этот мир будет описан целиком и полностью. Ну… может, за семьдесят. Слишком уж много вокруг всяких насекомых, особенно жуков.
Эмма с мистером Энглеторпом вносили свой вклад, называя и подписывая орхидеи, вывезенные мистером Энглеторпом из экспедиции на Мадагаскар. Он научил девочку пользоваться большущим оптическим микроскопом у себя в кабинете и даже заносить новые виды в большую официальную книгу, что лежала на письменном столе. {120}
120
«Он научил
В первый же раз, как я был у доктора Йорна в Бозмене на выходные, он показал мне, как пользоваться университетским электронным микроскопом. Какой был день! Поставив в фокус пылинку, мы хлопнули друг друга в ладоши и радостно завопили.
Разве представишь себе, как отец хлопает со мной в ладони над пылинкой? Да и над чем-либо еще? Нет и нет! Он мог разве что в плечо тебя толкнуть, да как-то, когда Лейтон застрелил койота с очень большого расстояния, отец в порыве чувств сорвал с себя шляпу и нахлобучил ее Лейтону на голову, восклицая: «Воттакмолодец! – койот, сукин сын, так и брякнулся!» Как же замечательно было наблюдать со стороны за этой эмоциональной передачей шляпы от отца сыну – хотя мне на долю ничего подобного и не выпадало.
– Она столько же твоя, сколь и моя, – заявил он. – В открытиях скряжничать нельзя.
Элизабет по большей части одобряла визиты дочери к ученому. Эмма заметно переменилась – даже в походке, даже в том, как теперь, возвращаясь домой после ужина, непрерывно болтала о сетчатых узорах прожилок на листьях или о том, как сегодня на тычинке у лилии она видела пыльник – ну вылитое каноэ, на котором они плавали по пруду в Бостон-Коммон, только мохнатенькое.
– Так тебе нравится общество мистера Энглеторпа? – спросила Элизабет как-то вечером, заплетая Эмме волосы на ночь. Они сидели на кровати во фланелевых ночных рубашках, а снаружи, во влажном воздухе Новой Англии, стрекотали сверчки.
– Да… о да! – пылко согласилась Эмма, чувствуя, что за этим вопросом стоит нечто большее. – А тебе он нравится? Он очень хороший.
– Ты там проводишь так много времени.
– Просто я многому учусь. Понимаешь, Дарвин выдвинул свою идею о естественном отборе, и многим она понравилась, вот как тому приятному джентльмену, что недавно заходил, ах да, мистер Грей, но многие все равно считают ее неправильной и… Ты ведь не сердишься, правда?
– Нет-нет, конечно, – заверила Элизабет. – Больше всего на свете мне хочется, чтоб ты была счастлива.
– А ты счастлива? – спросила Эмма.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, с тех пор, как он… как его унесло в море… – Голос девочки оборвался. Она посмотрела на мать, боясь, не переступила ли некую черту.
– Да, я вполне довольна жизнью, – наконец нарушила молчание Элизабет. Внезапно мать с дочерью разом вспомнили о стоящих на полке у них над головами «Гулливерах». – Знаешь, нам ведь так повезло. У нас так много всего хорошего впереди. И у меня есть ты, а у тебя есть я.
– А что у нас хорошего впереди? – улыбнулась Эмма.
– Ну, например, наша дружба с мистером Энглеторпом, – ответила мать. – И еще – ты вырастешь в юную красавицу, настоящую леди. Умную и красивую леди. Первую красавицу Бостона!
– Мама!
Обе засмеялись, а Элизабет дернула дочку за кончик носа. Нос у нее был отцовским – у него это казалось чуть ли не слишком нежно для сурового моряка, а вот у Эммы производило ровно противоположный эффект: узкая переносица, чуть раздувающиеся ноздри, общее впечатление твердой решимости, ждущей своего часа и готовой прорваться на поверхность.
Элизабет смотрела на дочь. Время медленно затягивало шрамы воспоминаний. Как далеко ушла девочка от невесомой малютки из плавучего домика в Вудсхолле! В тот первый год хрупкое тельце малышки словно бы норовило ускользнуть из мира – как будто не принадлежало ему, явилось в него слишком рано. Да, вероятно, так оно и было. Однако постепенно былой образ стерся, сменился остроглазой девчонкой, что лежала сейчас у Элизабет на коленях, шутливо вскинув руки с пальцами, растопыренными, как щупальца у медузы. Элизабет, прищурившись, смотрела, как эти пальцы шевелятся у нее над головой.
«Теперь я здесь, – словно бы говорили он. – Я пришла».
Лето медленно змеилось к концу. Каждый день становился чуточку короче, а из глубин Эммы поднималась паника.
Наконец, одним августовским вечером, сидя вместе с мистером Энглеторпом на железной скамейке, девочка собралась с мужеством.
– Мистер Энглеторп, а вы попросите доктора Агассиса, нельзя ли мне… нельзя ли мне ходить в его школу?
Перспектива променять волшебный сад на затхлую тишину холодных залов средь каменных стен, на влажное прикосновение пальцев к шее сзади, когда монахиня указывает тебе, куда идти, казалась невыносимой.