Невероятные расследования Шерлока Холмса
Шрифт:
Попроси Ирэн дать ей часть газеты, Годфри, естественно, выполнил бы ее просьбу, но затем потребовал бы листы обратно — мол, хочет дочитать статью до конца. Поэтому проще было потерпеть: пусть Годфри проштудирует газету целиком, а Ирэн спокойно позавтракает, размышляя о планах на день и о садике, украшавшем их коттедж. После ухода мужа у нее будет достаточно свободного времени.
— Шерлок Холмс погиб, — объявил Годфри, прежде чем кухарка принесла яйца, — на Рейхенбахском водопаде.
Ирэн рассеянно пробормотала что-то вроде: «Ужас!» и «Какая жалость!», а когда Годфри ушел, трижды перечитала заметку — один-единственный параграф о знаменитом детективе, ставшем последней
Соседские мальчишки знали Ирэн: однажды мяч случайно выбил ее окно. Мяч она вернула и мягко попросила больше в ее окна не целиться. За несколько пенсов мальчишки с удовольствием согласились ей помочь и рассыпались по городу в поисках новостей и слухов. Через час Ирэн получила довольно мятый экземпляр «Стрэнд», со страниц которого вещал доктор Ватсон. В его словах чувствовался и наигранный драматизм, и неподдельное горе.
На следующее утро за завтраком Ирэн снова пробежала глазами статью, а Годфри, сидевший напротив, читал свежую газету.
Причин волноваться не было — Ирэн не видела Холмса целых два года и, в общем-то, не знала его. Да, однажды он под видом священника проник к ней в дом, чтобы выкрасть фотографию, но разве это повод для нежных чувств? Если только для удовлетворения собственного тщеславия. Ведь она одолела достойного соперника. История о том случае — разумеется, Ирэн ее прочла — вышла очень лестной. Впрочем, обожателей у нее и так достаточно, еще один совершенно ни к чему, даже тот, кому ее фотография дороже изумрудов. Так или иначе, Холмса больше нет.
Тем не менее журнал «Стрэнд» отправился в ящик стола, где уже лежала газета.
В последнее время ее утренние часы мало отличались друг от друга — немного работы по дому (больше их маленькому коттеджу не требовалось) и в саду, несколько телефонных звонков. Брак не сделал Ирэн совершенно добропорядочной и уважаемой, но соседи вполне могли заводить с ней знакомство, которое гарантировало им каплю славы за чужой счет. Так приятно на приеме или на балу шепнуть друзьям: «Да, это та самая…»
Ирэн старалась не думать плохо о милых, но недалеких дамах, которые время от времени ее навещали. И обычно не делала этого. Им нравится сплетничать? Пусть сплетничают, не жалко! Главное, что они добрые. В прошлом году она болела (разве это слово передает опустошивший ее кошмар?), и невыплаканные слезы жгли глаза. Ирэн не хотела плакать перед деловитым доктором, прятавшим от нее взгляд и говорившим Годфри, смывая с рук кровь: «В ближайшее время вам нужно соблюдать осторожность и не предпринимать новых попыток».
Тогда соседки проявили к ней доброту, а не ограничились вежливым сочувствием. Первые дни Ирэн не могла думать ни о чем другом, но свежая еда и чистое белье в доме не переводились. Миссис Лидгейт и миссис Дэрроу каждое утро приходили с вышивкой и часами сидели в залитой солнцем гостиной с квадратными окнами. Неделю спустя они попросили Ирэн спеть. Посредине арии «В полуночной тишине» [34] она осеклась, склонившись над фортепиано, а соседки, как по команде, заговорили о служанках и обсуждали их ненадежность, пока Ирэн не взяла себя
34
Ария Розины из оперы «Севильский цирюльник» Джоаккино Россини.
Презирать соседок она уже не могла: в отличие от благосклонности коронованных особ, их доброта оказалась настоящей. Теперь она знала, чего стоят такие ценности, — во всяком случае, ей так казалось. Однако на этой неделе Ирэн с трудом подавляла раздражение. Она не следила за разговором в салоне миссис Уэссекс, пока кто-то осторожно не спросил:
— Ирэн, дорогая, вы же его знали?
— Не лучше, чем волк ягненка.
— Очень жаль, — бесцветным голосом проговорила миссис Бэллу, не отрывая глаз от вязания. — Хотела бы я понять, о чем он думал. Разумнее всего было вызвать полицию. Почему он позволил тому ужасному человеку столкнуть себя с обрыва?
— Да, конечно, — кивнула Ирэн и бросилась вон из дома.
Ее раздирали злоба и удивление: толстуха-вдова слишком много на себя берет! Разумеется, он не погиб.
Ирэн постояла на улице, и вскоре чувство юмора взяло верх над смятением. Она рассмеялась и отправилась домой, чтобы выбросить газету и журнал. «Хватит! — сказала она себе. — Хватит терзаться нелепой историей!»
Ирэн чувствовала: Джон Ватсон верит в свой рассказ. Ей казалось, что он похож на Годфри и готов не из романтических побуждений, а искренне pro patria mori, [35] даже если минутное обдумывание открывает удобные варианты. Дружба для него — святое, а любое сомнение в честности друга сродни предательству. Обманывать таких мужчин легко, но очень жестоко.
35
Умереть за отечество (лат.). Часть строфы Горация: «Dulce et decorum est pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть»).
— Дорогая, ты чем-то расстроена? — спросил Годфри, и Ирэн поняла, что барабанит пальцами по столу, а про ответы на письма и думать забыла.
— Просто настроения нет. Все эта жара. — Она немного покривила душой — июнь только начался.
Через пару дней Ирэн отправилась на поезде в Париж, взяв с собой только служанку.
— Может, подождешь неделю? — спросил ее Годфри. — Я бы с делами более-менее разобрался.
— Было бы хорошо, но, боюсь, через неделю порыв пройдет и мне не захочется никуда ехать, — ответила Ирэн. — К тому же я знаю, что со спокойной душой ты дела не оставишь. Нет, я прокачусь в Париж, залижу раны, навещу своих недостойных друзей, достойнейшего учителя пения и вернусь, как только ты по-настоящему соскучишься.
— Тогда тебе нужно вернуться прямо сейчас, с самого порога, — галантно проговорил Годфри.
Ирэн тоже могла быть жестокой, и ей это нравилось.
В Париже Ирэн оставила служанку в отеле и вышла на «охоту». Разумеется, авантюризма в ее затее хватало, но она думала: «Либо здесь, либо в Вене, а Париж к Женеве ближе». Брюки отглажены, волосы спрятаны под шляпку — Ирэн дни напролет просиживала в маленьких кафе, потягивала кофе и смотрела, как мимо ее столика течет пестрая шумная толпа и проплывают дамы в элегантных платьях — величавые, словно феи. После двух лет в тихой провинции она никак не могла привыкнуть к мерзкому запаху экипажей и чувствовала себя чужой, праздной наблюдательницей на берегу бурной реки.