Невероятные расследования Шерлока Холмса
Шрифт:
Холмс играл с листа, лежавшего на его правом колене. Летний ветер, горячий выдох июля, влетел в раскрытое окно и швырнул листок на ковер. Я нагнулся и поднес его к глазам. Твердый почерк моего друга я узнал, а вот пять линий и ноты не говорили мне ровным счетом ничего. Мысли перетекли к шук-йонгу: вспомнились мучения старого китайца, которого я вылечил в Гонконге контрвнушением. В благодарность он отдал мне свои единственные сокровища — бамбуковую флейту и небольшой свиток с китайскими песнями.
— Когда-то у меня был свиток с китайскими песнями, простыми, но очень душевными, — задумчиво сказал я
К делу история вроде не относилась, но на Холмса произвела колоссальный эффект.
— Скорее! — закричал он и вскочил, скидывая халат и тюрбан. — Может, уже слишком поздно.
Он схватил справочники, стоявшие на полке за креслом, перелистал «Брадшо» [18] и объявил:
— Правильно, четверть двенадцатого. Королевский вагон присоединяют к дуврскому поезду. Пока я одеваюсь, бегите на улицу, Ватсон, и ловите кеб! Представьте, что от вашей проворности зависит ваша собственная жизнь. Другие жизни уж точно!
Когда наш кеб с громыханием подкатил к вокзалу, большие часы показывали одиннадцать десять. Кебмен никак не мог отсчитать сдачу с моего соверена.
18
«Брадшо» — справочник расписания движения пассажирских поездов в Великобритании.
— Не надо сдачи! — крикнул я, бросаясь вслед за Холмсом, который так и не объяснил, в чем дело.
На перроне царило полное безумие, однако нам повезло встретить инспектора Стэнли Хопкинса. Он радовался, что дежурство заканчивается, и — сама бдительность! — стоял у входа на двенадцатую платформу, откуда по расписанию должен был отойти поезд. Над локомотивом клубился пар. Члены королевской семьи уже заняли свои места.
— Немедленно высадите их из вагона! — закричал Холмс, давая понять, что дело серьезно. — Я все объясню потом.
— Не получится, — пролепетал оторопевший Хопкинс. — Я не могу отдать такой приказ.
— Тогда его отдам я. Ватсон, ждите здесь с инспектором и никого не выпускайте!
Холмс бросился на платформу и на хорошем испанском крикнул служащим посольства и самому послу, что юному королю, его матери и свите нужно срочно покинуть купе. Первым на его призыв откликнулся Альфонс Тринадцатый, явно радуясь, что за время визита случилось хоть что-то интересное. С мальчишеской порывистостью он выскочил из вагона, ожидая не смертельную опасность, а приключения. По строгому приказу Холмса испанцы отошли от вагона на достаточное расстояние, и только тогда стало ясно, что за опасность им угрожала. Грянул взрыв, щепки и осколки просыпались дождем, оставив дым и отголоски в закоулках большого вокзала. Холмс подбежал ко мне: я послушно ждал с Хопкинсом у входа на платформу.
— Ватсон, инспектор, вы никого не выпустили?
— Никого, мистер Холмс, — ответил Хопкинс, — кроме…
— Кроме обожаемого вами маэстро, — договорил я. — То есть великого
— Сарасате? — переспросил Холмс и мрачно кивнул. — Да, конечно, Сарасате…
— Он был на приеме у испанского посла, — объяснил Хопкинс. — Сел в вагон со всеми, но быстро вышел. Репетиция — так он мне сказал.
— Вы дурак, Ватсон! Почему вы его не арестовали?!
Вообще, этот упрек следовало адресовать Хопкинсу, у которого Холмс спросил:
— Сарасате вышел со скрипичным футляром?
— Холмс, я не позволю называть себя дураком! — запальчиво воскликнул я. — По крайней мере, на людях.
— Вы дурак, Ватсон. Могу хоть тысячу раз это повторить. Инспектор, у Сарасате был в руках футляр, когда он явился сюда с отъезжающими?
— Да. Вы спросили, и я сразу вспомнил: футляр был.
— Он явился с футляром, а ушел без него.
— Именно.
— Ватсон, вы дурак! В скрипичном футляре лежала бомба с часовым механизмом, которую он спрятал в королевском купе, наверное, под сиденьем. А вы его упустили!
— Ваш идол, Холмс, ваш бог и виртуоз скрипки мгновенно превратился в убийцу. А называть себя дураком я не позволю!
— Куда он отправился? — спросил Холмс инспектора, проигнорировав мой упрек.
— В самом деле, сэр, куда? — отозвался Хопкинс. — По-моему, особого значения это не имеет. Разве трудно найти Сарасате?
— Вам будет трудно, — пообещал Холмс. — Сарасате не репетирует, его лондонские гастроли закончены. Думаю, он сел на поезд до Харвича, Ливерпуля или любого другого порта, чтобы добраться до страны, где английские законы не действуют. Конечно, вы можете телеграфом оповестить полицию всех портов, только, судя по вашему настроению, вы не намерены это делать.
— Верно, мистер Холмс. Вменить покушение на убийство будет очень непросто. Если только умозрительно…
Холмс долго буравил ненавидящим взглядом щит с рекламой мыла «Пирс».
— Думаю, вы правы, — наконец проговорил он. — Ну же, Ватсон, простите меня за то, что я назвал вас дураком!
На Бейкер-стрит Холмс снова попытался меня задобрить, открыв бутылку очень старого бренди — прощальный подарок другого монарха. Тот был мусульманином и, следовательно, храня такое сокровище, нарушал постулаты своей веры. Еще любопытно, как он заполучил часть винной коллекции Наполеона, после смерти узника острова Святой Елены оказавшейся в собственности Англии. Судя по монограмме на этикетке, замечательный коньяк был из погреба пленного императора.
— Признаюсь, Ватсон, — начал Холмс, наслаждаясь переливами золотистой жидкости в коньячном бокале, — я слишком увлекся предположениями. Например, предполагал, что вы согласны с моими гипотезами. А вы о них понятия не имели, тем не менее именно вы невольно дали мне ключ к разгадке тайны. Я говорю о лебединой песне, мелодии, наигранной бедным Гонсалесом. В ней послание умирающего, который захлебывался собственной кровью и не мог говорить. Однако он говорил — не просто как музыкант, а как музыкант, знакомый с нетрадиционной нотной грамотой. Отец, тщетно искушавший его завещанием, некогда состоял на дипломатической службе в Гонконге. Мне помнится, что в письме шла речь об образовании, мол, сына должны были научить, что и в Китае, и в России, и в их любимой Испании монархия незыблема.