Невеста для отшельника
Шрифт:
Пока я все это вспоминал, вездеход, заложив крутой вираж, на полной скорости летел прямо на избу.
— На лобовую, видать, пошел, — сказал я как можно спокойнее.
Верхососов бросился наперерез транспорту, выставил костлявый кулак. Его голос потонул в гусеничном лязге. И хорошо, что потонул. Вездеход еще раз лихо крутанулся, обдал нас с ног до головы снежной пылью, замер. Хлопнула и напрочь отвалилась дверка кабины.
— Мое вам с кисточкой! — Луноход приподнял замусоленный козырек маленькой кепки-восьмиклинки. В вездеходе он всегда надевал
Верхососов вначале не удостоил Лунохода ответом, лишь огрызнулся:
— Ты у меня доиграешься, лихач зачуханный! Куда, спрашивается, прешь? Жилье здесь, жилье! Ладно, здорово, — он протянул руку, — заходь.
Гость с ходу полез к столу, подцепил пальцем соленый груздь, сладко причмокнул и закатил глаза. В следующую минуту Верхососов хлопнул Лунохода ложкой по лбу и взревел:
— Куда лезешь с грязными руками?
Луноход долго гремел рукомойником и, как всегда вместо приготовленной Устинычем тряпки схватил чистое полотенце, чем снова вызвал целый поток брани.
— Ладно, Устиныч, не переживай. Скажи лучше сколько песцов добыл?
— Нето добудешь, нето домой не будешь, — уклончиво ответил Верхососов.
— Не прибедняйся. Был бы хорошим человеком, плеснул бы на нитку. «Колосники» горят.
— Отчего это они у тебя горят-то? Опять брагу хлестал?
— Не хлестал, а принял слегка.
— Все равно не дам. И так один плафон (имеется в виду флакон) остался. Мало ли что случится. У вас там магазин под боком, а мне тут никто не поднесет.
— Плафон, плафон, — с сожалением передразнил Луноход, — а я тебе патефон присмотрел у одного. Правда, пока не дает, говорит, историческая реликвия.
— Патефон? — Устиныч строго посмотрел на Лунохода. — Знаю, патефоны сейчас назад вертаются. Только от дури это. Патефон нужен там, где нет электричества. К примеру, сюда. Мне этот механизм давно знаком и любезен. Лучше всяких батареек. Если пружина еще, скажем, упрямая (то есть упругая), так ему век сносу нет, а иголки я и сам могу вытачивать.
— Не дает патефона, — равнодушно сказал Луноход.
— А ты лагируй (значит — действуй), — разозлился вдруг Верхососов, — Лагируй! Объясни ему, дураку, что людям, живущим в отдалении, помогать надо.
— Лагировать, Устиныч, лагирую, — развел руками Луноход, — а… никак.
Верхососов опять внимательно посмотрел на Лунохода сплюнул на пол, порылся под столом, и выставил на середину круглый стеклянный флакон, найденный мной еще прошлым летом на морском берегу.
— Черт с вами! — Он разлил каждому спирт в микроскопические стопки, — По единой — и будет.
Чокнулись. Луноход крякнул и, проследив обратный путь флакона, вздохнул:
— Э-эх! Выпрошенная соль пищи не солит…
— Слыхал новое указание медицины? Соль приносит вред организму…
— Мне ничего не вредно, — Луноход почесал под рубахой живот, потом вывернул содержимое кармана на стол и среди гаек, болтиков и прочего металлического хлама нашел замусоленный пакетик с таблетками.
— Викалин? — спросил я, зная, что у него язва желудка.
Он
— Врачи долбят: диета, диета… Какая уж тут к черту диета, в тундре-то?
— Женись, вот и будет диета. Хватит болтаться, — наставительно произнес Верхососов.
— После тебя, Устиныч.
— А мы уже со Свистофорычем сговорились, будем мне хозяйку искать, — Он кивнул в мою сторону, — Подтверди, командование.
Я подтвердил.
Луноход недвусмысленно заглянул под стол.
— Одно скажу, отец, просто молодец! Мо-ло-дец! Бери и меня в сватья. Сделаем. Без всякой наклевки. Верняк обеспечен. Я человек с опытом, ты же знаешь…
— Ты себя со мной не равняй, — пригрозил пальцем Верхососов. — Ты еще в себе несешь много зазнайства. Мне не до баловства, понял? Я человек сурьезный, и женщина мне нужна строгая, в годах…
— Ладно, Устиныч, найдем тебе сурьезную бабусю.
— А чтоб тебя! Каку таку бабусю? Погоди, я вот поброюсь, эвакуирую со лба шишку, еще погадаешь, сколько мне годков.
Я хотел скорее ехать домой и поспешил успокоить егеря что с этим деликатным вопросом обращусь к его товарищу колхозному счетоводу Драгомерецкому.
— Во, это ты сделаешь умно и красиво, — обрадовался Верхососов. — Драгомерецкий человек приимчивый. Через него, Свистофорыч, и лагируй.
Ни я, ни Верхососов не заметили, когда Луноход успел разобрать шариковую авторучку с плавающей внутри обнаженной женщиной. Когда на столе образовалась, густая лужа глицерина, егерь спохватился:
— Опять натворил, язви тебя в душу! Что за наказанье такое! Чтоб тебе пакши-то (руки, значит) оббило!
Луноход растерянно оправдывался:
— Да вот хотел взглянуть на нее поближе. Сделаю, не волнуйся.
— Да не сделаешь! В ней же все метрически устроено: и чтоб жидкость держалась, и чтоб баба центрально плавала…
Я прервал их перепалку, взял рюкзак и вышел из избы. Было морозно и тихо. Вспомнился ласковый пес Ахмет. Сейчас бы он крутился под ногами, прыгал, визжал от избытка чувств. Без него в этом глубочайшем безмолвии было что-то противоестественное, даже жутковатое, Верхососов Ахмета привез сюда щенком, а потом, через год, сам сунул, не моргнув глазом, в вездеход — мол, распугивает ему тут всех песцов. Дурень старый! Как можно без собаки в тундре жить?
Мы кое-как закрепили дверку кабины вездехода, помахали Устинычу. Отъехав на приличное расстояние, Луноход внимательно посмотрел на свои валенки.
— Черт, опять одни чужой попался. Теперь твой егерь меня убьет.
На озеро Плачущей Гагары меня и Верхососова забросили в середине июня. До начала холодов нам предстояло построить новый егерский кордон — так он громко именовался в отчетах начальника охотинспекции, который за короткое время сумел создать настолько грандиозное и хорошо налаженное делопроизводство, что ему позавидовало бы любое областное управление. На деле кордон этот предстояло возвести в виде одной небольшой засыпной избенки.