Шрифт:
ГЛАВА 1.
– Да благословит тебя Иш, великий и милосердный, дитя моё!
– сказал отец Ольгерд, провожая меня до ворот, и благословил средним пальцем - символом единого и милосердного. Я благочестиво всхлипнула и ответила тем же. Терпение отцов настоятелей наконец-то лопнуло, и отец Ольгерд - был единственным, кто действительно сожалел о моем уходе. Тугой узел резал мне плечо, когда я, утерев непрошенную слезинку, повернулась и, шмыгая носом, устремилась навстречу большому миру. Не то чтобы мне грустно было уходить из Валлиса, слезинка была по отцу Ольгерду, моему наставнику.
Через десяток шагов, я выпрямила спину и, отбросив сожаление, потопала по дороге ведущей в Тинтак. Погода благоприятствовала моему уходу - был месяц
Я родилась через двадцать лет после второй магической войны, ознаменовавшейся полной победой Иша над тьмой и магией. Мой отец, к великому своему удивлению вернувшийся целым и невредимым (и где его носило столько времени?), на радостях обрюхатил мою мать в день своего возвращения. А через неделю, выйдя пропустить кружечку эля в деревенском шинке, ушел и не вернулся. Моя мать, Алисия Варда, была дочерью зажиточного торговца, который однажды решил, что с него хватит и осел в одной из деревень южной Пустоши, открыв лавку со всякой всячиной. И до появления, и после исчезновения отца, он не оставлял нас без помощи. Присылал продукты, раз в месяц - немного денег. Но нам все равно не хватало. Мать подрабатывала прачкой, шила платья на заказ и делала ещё кучу всякой работы. Когда-то цветущая, она быстро сникла и завяла, как роза в засуху. Это я сама такое сравнение придумала. Всё чаще и чаще, она стала заходить в храм Иша, построенный сразу после войны. Я была несмышленышем, мой мир был ограничен домом, где кусок хлеба и пара яблок - были мне завтраком и обедом; беготней с соседскими детишками и игрой в куклы. В пять лет я узнала, что такое бедность. Дед разорился и перестал присылать деньги. Еды стало не хватать. Мать перестала работать и окончательно ударилась в религию. Однажды на пороге нашего дома возникли три фигуры в серых плащах. Один из них подошел ко мне и погладил по голове. Мать суетливо принялась вытирать стол, двигать по комнате колченогие стулья и, согнувшись в три погибели, приглашать гостей к столу. Я таращила глаза, ковыряла пальцем в носу и понятия не имела, чего им понадобилось в нашем доме, куда даже соседи давно перестали заходить.
Тот, что гладил меня по голове, крепкий мужчина с орлиным носом и седыми висками, протестующе протянул перед собой руки:
– Ничего не надо, сестра Алисия! Мы же договаривались. Брат Акинфий…
Тот, кого назвали братом Акинфием, грузно шмякнул на пол увесистый мешок и скрипуче сказал:
– Прими, сестра, в знак любви к Ишу - наши скромные дары.
Мать всплеснула руками и, пряча от меня глаза, принялась развязывать мешок. Гости деликатно отвернулись, переговариваясь между собой. Я подбежала к ней и дернула за рукав:
– Ма, что это?
– и осеклась.
Из развязанной горловины мешка высовывались связки копченой колбасы, желтели куски сыра и ещё много такого, от чего у меня моментально набрался полный рот слюны. Я ошеломленно спросила:
– Это что… нам?
– Да… да, дочка, это нам - растерянно ответила мать, оглядываясь в сторону седого. Тот вздохнул, тяжело приподнялся со стула и подошел ко мне. Снова попытался дотронуться до моей головы, но я, чувствуя что-то неладное, увернулась. Он присел передо мной на корточки, и заглянул мне в глаза:
– Меня зовут Горвин. Наши воспитанники, наши дети называют меня - отец Горвин. А тебя как зовут?
– Арса - быстро ответила я, и спряталась за мать.
Но та, осторожно выудила меня из-за спины и вытолкнула перед собой. Я недоуменно обернулась к ней, чувствуя, что меня предали. Мать вытерла слезинку и, нагнувшись, торопливо забормотала мне в ухо:
– Ничего не бойся, Арса, доченька моя, так надо. Ты поедешь с этими хорошими людьми. Они тебя накормят, напоят, научат хорошим вещам. У тебя будет свой дом, новые игрушки, хорошие друзья. Иш великий возьмет тебя под свое покровительство… Ну, иди…
Мужская рука осторожно коснулась моего плеча и я, чувствуя, что привычный мир рушится - закричала во все горло, забилась в чужих руках. Меня крепко прижали к груди и, не обращая внимания на мои вопли, вынесли во двор. Из-за плетня высовывались
Пятнадцать лет проведенных мной в Валлисе… Это не был монастырь. Скорее, пансион для неблагородных детей, заведение угодное Ишу. Я была примерной ученицей, лет так до четырнадцати. Наставники не могли на меня нарадоваться, повторяя, что "Иш дышит, где хочет". И отец Ольгерд, отвечающий за мое воспитание - каждую неделю ставил свечки в нашей маленькой церквушке, вознося Ишу благодарность. Наверное Иш объелся этих свечек, потому что, как только мне исполнилось четырнадцать лет, в меня словно вселился дух Селата. Я перестала думать о боге, о своем предназначении. Совсем другие мысли стали посещать мою дурную голову. Успеваемость моя упала - ниже некуда. Я таскала из библиотеки не самые приличные книжки (отцу библиотекарю было все равно, лишь бы возвращала назад), благодаря кротости отца Ольгерда стала посещать занятия по боевому искусству, которые вел тот самый отец Горвин. Частенько меня теряли, и бедный отец Ольгерд, тащился за мной на крышу, потому что именно там я и пряталась.
Зато я чрезвычайно преуспела в обращении с мечом, так что отец Горвин нехорошо усмехался и говорил, что "конечно, Иш дышит, но уж лучше бы она родилась мальчишкой". Когда я не висела на карнизах, не выписывала клинком восьмерки и другие цифры, я читала. Мне нравились жизнеописания великих людей, но жития святых нагоняли скуку. Были только пара-тройка святых, которые мне нравились. Само собой, что они не обращали нечисть в веру, посредством среднего пальца, а дрались мечом и гибли как герои.
В последний год моего пребывания в Валлисе, трижды созывался малый совет Ишевых братьев. Догадайтесь, по какому поводу? Я так привыкла к замечаниям и предупреждениям старшего отца Терентия, что пропускала их мимо ушей. Тот многозначительно качал головой, и шел в келью отца Ольгерда. Сколько раз мой наставник отстаивал меня от немедленного отлучения, я могу только догадываться. Тем более что в последние два года я окончательно перестала лазить на крышу, переместив свое внимание на то, что находится за пределами Валлиса. Перехитрить привратника и проскочить вслед за повозкой в ворота? Перелезть через стену (если дежурит отец Деметц, которого я и в самом деле побаивалась) при помощи крюка с веревкой? Пара пустяков. На мое счастье, во время моих рейдов по полям и лесам, мне никто не повстречался. Я любила вскарабкаться на самое высокое дерево, усесться поудобнее и глядеть вдаль, щуря глаза, словно кабисский моряк, плывущий в неизведанное.
Тринадцатое число травника оказалось последним днем моего пребывания в Валлисе. Собрался большой совет отцов Валлиса и отец Терентий зачитал вслух решение совета о моем изгнании из Ишевой обители. Затем меня торжественно вывели к собравшимся во дворе другим воспитанникам и показали, что бывает за дурной характер. Ни с кем из них я близко так и не сошлась, ни с кем не дружила. Поэтому их вытаращенные глаза и раскрытые рты доставили мне большое удовольствие. Как же, Ишева ослушница, Селатова грешница…
И вот я топаю по ещё не совсем зачерствевшей под колесами упругой весенней дороге, в маленький городок Тинтак. В кармане - рекомендательное письмо отца Ольгерда к одной своей знакомой, с просьбой устроить его воспитанницу и позаботиться о том, чтобы она (ну - воспитанница, я то есть) не попала в дурную компанию.
Если бы я умела сочинять, как те писатели, чьи книги я читала, булькая соплями по ночам, то давно бы уже начала описывать места по которым шла. Мол, стройные березы вперемешку с соснами да елями, лютики-цветочки, птичий щебет и кучерявящиеся облака. Только вот как-то не получается по-книжному у меня. Березы как березы. Облака как облака. Что касается птичек, то карканье ворон не привело меня в восторг. Эта стая следовала за мной уже с полверсты. Небо и вправду было чудесным. Чистым и голубым. Я периодически задирала вверх голову и жмурилась от удовольствия. Солнечное выдалось утро.