Невеста для варвара

Алексеев Сергей Трофимович

Головин в сердцах шапкой о землю.

— Ну и люди вы упрямые! Я-то думал, чувонцам и впрямь грядущее ведомо. А вы дачее носа своего не зрите! Ну, ладно, каков с вас спрос, должно быть, простого звания чувонцы. Князь-то что? Тоже ни сном ни духом? И не ведает, кто к нему вдет? Не чует?

— Князь не звал никого! — был ему ответ. — И не ждет, тем паче людей царевых.

— Может, Распута ваш спрятался и помирать готовится? — напропалую пошел Ивашка. — Оттого и лишился прозренческого дара? Дядя его, Тренка, как о смерти думать стал, так вовсе ослеп и нюх

утратил. А провидец и мудрец был, поговорить отрадно! Может, все вы здесь отходить собрались, и оттого твердолобые, хоть кол на голове теши? Ежели сказано: царем ко князю послан и с ним говорить стану, то иного слова не дождетесь!

— Сказывал, с Тренкой к нам добирался? — спросил вдруг хозяин заимки. — Со сродником княжеским?

— Ну, с Тренкой! Был бы он жив, подтвердил.

— Зрел, яко его лютой казни предавали?

— Зрел…

— Такое же и с тобой сотворим. С царевыми людьми у нас ныне око за око, зуб за зуб.

— Полно стращать-то! А Тренку, между прочим, хотели казни предать, да не предали. Оттого человеком умер!

Югагиры переглянулись и еще шажок вперед сделали, верно, чтоб слышнее было, ибо вода ночью в речке прибыла и расшумелась.

— Отчего же не предали? — враз как-то поостыл чувонец.

— Волки были сыты! Иной пищи было довольно в тот час…

Они вновь переглянулись, и будто пробежал меж ними некий молчаливый разговор.

— Яко же он сей мир покинул? — все еще пытал хозяин заимки.

— У меня на руках скончался, — признался Головин. — Схоронил его по вашему обычаю, как научил.

Показалось, они вздохнули облегченно, однако рогатин не убрали. Хозяин заимки взглянул уже без былой неприязни.

— Молча ушел либо со словом?

— Пророчествовал…

— И что же сказывал?

— «Не удалось супостату мой рок изрочить, — сказал. — Знать, снова приду ко царскому двору».

— А срок назвал? — чуть ли не в голос спросили чувонцы.

— Сказал, немногим менее лет двухсот спустя.

— Как его имя будет?

— Имя будет — Григорий, прозвищем Распута…

Чувонцы рогатины подняли вверх навершиями и, опершись на них, ровно оцепенели, но Головину показалось, разговаривают они, что-то обсуждают, только молча. Тут хозяин заимки прервал их «разговор».

— Ступайте, ребза, — велел он. — Передайте князю.

И пошел берегом речки, откуда в первый раз явился, а семеро его соплеменников побежали в лес, и в тот час растворились в предрассветной мгле.

Ивашка потоптался еще на берегу, хотел в избу пойти, но глядь, Варвара к нему спешит. В сумерках лик ее белым почудился, ровно мелом попудрен.

— Кто были сии люди? — спросила, задыхаясь, будто на пожар бежал а.

— Радуйся, невеста, — обронил Головин, отворачиваясь. — От жениха твоего люди, чувонцы.

Она как-то обреченно присела на бревно, потупилась скорбно.

Или показалось…

А Головин стер с песка свои рисунки и принялся новые чертить, дабы выметать из себя мысли зыбкие. И верно, от того челл на картинках кривился и кособочился, словно в огне горел.

— Куда же они ушли? —

наконец спросила княжна.

— Должно быть, за Осколом, — между делом обронил он. — Едва уговорил, не ждали нас тут… Сказал сим чувонцам, буду только с князем говорить.

Голос ее тоже показался обреченным:

— О чем станешь говорить, Иван Арсентьевич?

— Да будет о чем… — Он подыскивал причины, — У меня от государя императора послание к нему есть. Обсудить след…

— А еще о чем?

— Ну, спросит, к примеру, где приданое? Сороковину лисий чернобурых твой родитель получил, а дары его и приданое растеряли мы…

И опять ему почудилась надежда, глуховатой пастушьей дудкой прозвучавшая:

— А без приданого он взамуж не возьмет? Не надобно было бы сомнения сеять в ее душе, но не сдержался:

— Не знаю, что дороже ему… Приданое с дарами иль невеста. Сдается, ничего, иначе бы давно уж здесь был, коль провидец.

Варвара помолчала, затем произнесла окрепшим голосом: — Что гадать? Господь все зрит, Он и рассудит.

— И то верно, — согласился Головин, о своем думая. Он рисовал на песке да стирал, и вдруг поймал линию точную, лебединого очертания, и в тот час зримо предстал перед ним челн — крутобокий, с насадным изгибом носа и кормою обтекаемой. Боясь стряхнуть видение, Ивашка мысленно посадил Варвару и сам сел за весло. Челн колыхнулся на водной глади, словно приноравливаясь, и сам полетел над рекою.

Иван же взял и начертал на песке то, что видел, — двоих людей в лодке, а княжна к сему интерес проявила, приподнялась, чтоб рассмотреть, что это он там рисует, и пришлось стереть челн.

И в тот же миг он из воображения стерся…

— Ступай-ка в избу, княжна, — сказал Головин. — И почивать ложись. Ночь еще на дворе…

— Здесь подожду, — заупрямилась она. — Грех в строгий пост в постели нежиться…

— Что ждать-то? Князь, может, не скоро придет…

— Я мешать тебе не стану, Иван Арсентьевич. Черти свой челн. Солнышка дождусь и пойду…

Он тогда и в ум не взял, куда пойдет, решил, в избу вернется, суженого ожидать, и посему, дерзости исполнившись, речной песок разровнял и вновь принялся рисовать. И вот поди же ты, во второй раз еще искуснее удалось вычертить лебяжью линию! Вычертил, примерил, каков формою форштевень след вытесать, размеры шпангоутов посчитал, все отдельно нарисовал и взялся за топор.

Тут и солнце поднялось за Индигиркой — розовое выкатилось, разлиновало тенями землю и ветерком студеным дохнуло. Варвара незаметно перекрестилась и к избе направилась. А Ивашка распилил последнее дерево, расколол его на плахи и взялся тесать. Сам же то на избу, то по сторонам поглядывает, но не дает свободы сердцу и, дабы не озябло, яростью его согревает. Форштевень цельным вытесал, по рисунку, выстрогал его гладко, выбрал топором пазухи для бортовых тесин и принялся за шпангоуты, каждый из которых из трех частей состоял. Нарисует угольком часть, вытешет и сразу за другую: когда сердце в любовной ярости, рука сама раззадоривается и красоту сотворяет.