Невеста из империи Зла
Шрифт:
— Дорогие декабристы, добро пожаловать на нашу каторгу! — воскликнул Жека.
Тайком от иностранца Лядов показал ему кулак.
«Будут у меня с ними проблемы. Как пить дать, — подумалось ему. — Ну да если что, свалю все на Степанова. В конце концов, это его задача — ограждать иностранца от вредного влияния».
Автобус остановился перед двухэтажным зданием общежития, стоявшем на краю села. Студенты веселой толпой вывалились наружу. На крыльце их уже встречала моложавая женщина с орденом Трудового Красного Знамени
— Вера Никаноровна, председатель, — представилась она Лядову.
Тот сдержанно пожал ей руку:
— Здрасьте.
— Иностранца-то привезли?
— Привезли. — Лядов поднялся на цыпочки, выглядывая в толпе Мишу и Алекса. — Степанов! Эй! Подойдите сюда!
Никаноровна внимательно осмотрела прибывших.
— Он из какой газеты? — спросила она у Миши.
Но вместо него отозвался сам американец:
— Я не из газеты. Я филолог: изучаю русский народный фольклор.
Профессия «филолог» сразу не понравилась Никаноровне. Было в ней что-то созвучное слову «прокурор».
— Нет у нас никакого фольклора, — на всякий случай сказала она. — Вы лучше сейчас сходите пообедайте, а потом я познакомлю вас с нашим парторгом и он расскажет вам про коммунизм.
Никаноровне уже неоднократно приходилось иметь дело с иностранцами, и по личному опыту она знала, что самое главное — это как следует их кормить: тогда они становятся покладистыми и не жалуются начальству.
Никаноровна самолично проследила за расселением студентов в общежитии, после чего их вновь погрузили на автобус и отвезли на поля.
— В правление! — велела она колхозному шоферу Гаврилычу.
Тот услужливо подсадил ее на подножку газика.
— Поедешь как барыня!
— Да с тобой поедешь! — проворчала она. — Ты небось уже с утра нализался: вывернешь меня в первой попавшейся канаве.
У Никаноровны третий день было плохое настроение. В прошлые выходные она ездила в Москву к дочке Зое, и на беду та сводила ее на выставку кошек.
Всякого насмотрелась Никаноровна на своем веку, но такого, чтобы у кошки нос был ровнехонько между глаз, а уши сломаны посередине, она не видала.
— Уродка, что ли? — спросила она дочку. — Поди, мамашка ейная пестицидов нажралась, пока брюхатой ходила.
— Это порода такая! — снисходительно поморщилась Зоя. — Эта кошка четыреста рублей стоит.
Вот тут Никаноровне и поплохело. Весь день и всю ночь она думала о плоскомордой скотине. Мыша ей не словить — это точно. Тогда за что ж деньжищи такие давать?
Это было тем более огорчительно, что Никаноровна вот уже второй месяц пыталась выпросить в районе денег на постройку нового овощехранилища. Но начальство уперлось и ничего не давало. А тут — четыреста рублей за подобное недоразумение природы!
— Ничего ты не понимаешь! — рассердилась Зоя. — За нас за обоих столько не дадут, даже если мы вобьем
По дороге домой Никаноровна заехала в район и вновь подняла вопрос об овощехранилище.
— Кошкам носы на лоб натягивать у них деньги есть, а на овощехранилище нету! — горячилась она. — А зимой вы чего жрать будете? Кошек плоскомордых?
Речь Никаноровны произвела должное впечатление, и хоть денег ей опять не дали, но зато пообещали прислать студентов на уборку картошки.
Некоторое время Никаноровна и Гаврилыч ехали молча.
— Как думаешь, загубят студенты картошку? — спросила председательша.
— А то! — отозвался Гаврилыч. — Они всегда так делают.
Никаноровна страдальчески поморщилась. Лето было сухое, и план еле-еле натягивался. Конечно, студенты кое-что сделают, наряды закроют, но ведь халтурить будут! Часть урожая в землю втопчут, часть сгноят, часть на кострах запекут и слопают… Председательша знала, что взывать к студенческой сознательности совершенно бесполезно. Времена, когда советская молодежь готова была трудиться на совесть за большое человеческое спасибо, давно канули в Лету.
— О, глянь-ка, Никаноровна! — воскликнул Гаврилыч, выворачивая к школе.
Ванька, младший сын председательши, резво катил по дороге садовую тачку, полную какого-то металлического хлама.
— А ну притормози! — велела шоферу Никаноровна. — Ванька! Стой, поросенок!
Завидев маму, Ванька наподдал и через секунду скрылся за воротами школьного двора. Никаноровна ринулась за ним.
У крыльца школы уже возвышалась внушительная гора металлолома. Директор торжественно выкладывала привезенный лом на весы и, смотря по обстоятельствам, журила или хвалила добытчиков:
— Николаев! Умничка! Десять килограммов! А у тебя что, Аникин?
— Леечка, — тоненько пояснил худенький первоклассник.
— Даже килограмма не будет! И тебе не стыдно?
Аникину было стыдно. Он потерянно шмыгал носом и жаловался на то, что все действительно ценное и ржавое давно разобрали его старшие братья.
Никаноровна догнала своего отпрыска в тот момент, когда Ванька, поднатужась, выкладывал на весы оградку, которую она приготовила на могилу покойного мужа.
— Ванька, паразит, да что ж ты делаешь?! — крикнула она.
Ванька прижал оградку к груди:
— Маманя! Не отдам! А то мне похвальную грамоту не дадут!
— Я сейчас тебе такую грамоту на заднем месте нарисую — своих не узнаешь!
Тут к Никаноровне подскочил какой-то парень.
— Надо отдать! — настойчиво зашептал он. — А то перед иностранцем неудобно.
Никаноровна оглянулась. Это был Миша-переводчик. А его американец стоял неподалеку и с интересом наблюдал за происходящим.
— Скажите, а зачем вам столько старого железа? — в удивлении спросил он.