Невеста обезьяны
Шрифт:
А впереди дорога в безвестные дали… Но решимость его не поколебалась.
— Что ж! — воскликнул он. — Видно, пришла пора разлучиться с родным домом?
Увидев его печаль, Хатикадзуки воскликнула:
— Ах, отпусти меня одну! Если этого хочет судьба, мы все равно увидимся снова!
— Не говори таких жестоких слов. Я готов идти с тобой хоть на край света!
С чем я сравнить могу Нахлынувшую в сердце ЛюбовьХатикадзуки прошептала ему в ответ:
Так, видно, суждено! В далеком поле стану Я — травкой луговой, Ты — капелькой росы. Погибнем мы, но вместе!..Ондзоси на это молвил со вздохом:
На кончике листка Чуть держится росинка. Недолог их союз. Нам радостью любви Недолго наслаждаться!Ондзоси медлил на пороге родного дома. Охваченный горестью разлуки, он не находил в себе силы уйти и не мог унять своих лившихся из глаз слез. Но нельзя было долее колебаться. Ночь сменилась рассветом. «Скорее в путь», — сказал он, но только что любящие собрались со слезами выйти в дальний путь, как вдруг чаша, которую Хатикадзуки носила на голове, скатилась на землю.
Онемев от неожиданности, юноша поглядел долгим взором налицо своей подруги. И что же! Если бы луна пятнадцатой ночи внезапно появилась в разрыве облаков, она не затмила бы красоту Хатикадзуки. Ничто на свете не могло бы сравниться с прелестью ее лица, осанки и длинных, до полу ниспадающих волос.
Вне себя от радости юноша поднял упавшую на землю чашу. Под пей лежал маленький ларчик. Он открыл его — и что же оттуда вышло! Три золотых шара, несколько золотых чарок, серебряный ковш для вина, золотая ветка померанца с тремя плодами, ветка с плодами диких груш, отлитая из чистого серебра, двенадцать великолепных платьев, шаровары, окрашенные пурпуром тысячу раз… Не перечесть всех сокровищ!
Взглянув на них, Хатикадзуки подумала: «Ах, это, верно, дар богини Каннон из храма Хасэ! Ведь она была покровительницей моей покойной матушки…» Стало у нее на душе грустно и в то же время весело. Слезы брызнули из ее глаз.
Поглядел на нее Ондзоси и сказал:
— Какое неслыханное счастье! Теперь нам не надо бежать отсюда.
И они стали готовиться к смотринам невесток. Утро было уже в разгаре, и в доме воцарилась праздничная суматоха. Слуги злорадно посмеивались:
— Видно, это пугало с чашей на голове собирается пожаловать
Между тем три старшие невестки разоделись к смотринам как нельзя лучше. Жена старшего сына была наряжена самым изысканным образом, соответственно осеннему времени года. На вид ей было лет двадцать с небольшим. Поверх белого платья было на ней надето много цветных нарядов. Концы длинных алых шаровар тянулись за нею по земле. Столько драгоценных гребней сверкало в ее черных волосах, что кругом сияние разливалось.
Слуги за нею несли богатые дары для свекра и свекрови, красиво уложенные на широкой крышке ларца: десять свертков узорчатого китайского шелка и десять праздничных нарядов.
Жене второго сына было лет двадцать. Она превосходила всех прочих изяществом и благородством осанки. Гребни в ее волосах были не столь высоки, как у старшей невестки. На ней поверх исподнего платья из прохладного шелка-сырца было надето платье, простроченное золотыми и серебряными нитями. Концы вышитых шаровар цвета алых лепестков сливы тянулись за ней по полу. От одежд ее веяло тончайшим ароматом. Она тоже принесла дары: тринадцать прекрасных праздничных нарядов.
Жена третьего сына была самая прелестная из всех трех невесток, ей было всего восемнадцать лет. Гребни у нее были пониже, чем у других невесток, но она так сияла красотой, что ей могли бы позавидовать и луна, и вишневые цветы. На ней было нижнее платье багряного цвета, а сверху другие — из китайского узорчатого шелка. Она принесла в дар тринадцать свертков цветной шелковой ткани.
Все три невестки вместе являли собой великолепное зрелище.
В самом дальнем углу, там, где пол был пониже, приготовили место и для Хатикадзуки, расстелив на полу дырявую циновку. Служанки судачили между собой:
— Какой будет жалкий, вид у этой Хатикадзуки, когда она увидит остальных невесток. То-то мы посмеемся!
В ожидании выхода Хатикадзуки служанки, можно сказать, оправляли на себе перышки, словно птицы на застрехе дома. Три старшие невестки тоже не помнили себя от нетерпения: когда же она появится!..
Господин свекор вздохнул с грустью:
— Значит, она никуда не ушла и сейчас покроет себя позором. Жаль мне ее, бедняжку! Ах, к чему было устраивать эти смотрины! Пусть бы жила себе в своей хижине, не появляясь никому на глаза.
Уже не раз посылали слуг узнать, почему опаздывает Хатикадзуки. Наконец Ондзоси ответил:
— Сейчас она придет.
Слуги загалдели, переглядываясь и посмеиваясь.
И вот — она вошла. С чем можно было сравнить ее? Так луна, дотоле чуть мерцавшая в туманной завесе, вдруг выплывает из-за облаков. Лицо Хатикадзуки сияло нежной возвышенной красотой, а осанка ее была изящна и благородна. Так в самом начале весны, тонкие, как нити, ветви прибрежной ивы, сплошь осыпанные росой, ослепительно сверкают в лучах утреннего солнца. Брови ее были чуть тронуты тушью, словно их затуманила легкая дымка.
Пряди волос на висках трепетали, словно крылышки осенней цикады. Хатикадзуки шла грациозной, скользящей походкой, чуть покачиваясь на ходу. Она затмила бы весною вишневые цветы, а осенью — полную луну.
Лет ей было всего пятнадцать-шестнадцать. Исподнее платье на ней было цвета лепестков чайной розы, а поверх него переливались красками другие наряды: алые, лиловые из узорчатой китайской парчи. Концы пурпурных шаровар тянулись за ней по полу через весь широкий покой. Драгоценные заколки трепетали в ее прическе, словно крылья чайки.