Невеста по наследству [Отчаянное счастье]
Шрифт:
— И вы не узнали, о чем ему писала герцогиня?
— После его смерти осталось не так уж много бумаг, думаю, что он большую часть успел уничтожить. Несколько раз я заставала его за рассматриванием каких-то документов, которые он потом бросал в печь. Но в оставшихся бумагах нигде ни единым словом не упоминалось о герцогине, и ее письмо тоже исчезло бесследно!
— Вероятно, герцогиню и вашего деда когда-то связывало нечто большее, чем просто знакомство. И, вполне возможно, они любили друг друга, но не смогли пожениться и поэтому решили по прошествии стольких лет соединить два семейства. Тем более, насколько я знаю, графиня Ратманова серьезно озабочена тем, что
— Фаддей, вы считаете, что это был настоящий заговор?
— Самый что ни есть настоящий, Настя. Заговор трех милых стариков, пожелавших сделать своих внуков более счастливыми, чем они сами. Двое из них покоятся с миром, не подозревая, что натворили, да и старая графиня пока еще в неведении, что произошло на самом деле. Представляю, какой скандал разразится, когда до нее дойдет, что все идет против ее планов.
— Я не думаю, что они желали бы нам зла, — прошептала Настя, — и мне даже жалко бабушку графа, ведь она действовала из благих побуждений. Но, думаю, самому графу глубоко безразлично, на ком жениться. Конечно, вариант со мной был более удачен, а теперь он потеряет половину своей части наследства.
— Ничего, не так уж он и обеднеет, тем более богатые наследницы в очередь стоят, чтобы только заполучить его в мужья. А вот я чувствую себя несколько не в своей тарелке, ведь именно я являюсь виновником того, что вы лишаетесь наследства…
— Фаддей, — Настя грозно посмотрела на Сергея, — прекратите раз и навсегда заниматься самобичеванием! Мне неприятны эти разговоры, поэтому никогда более не затевайте их, если не желаете поссориться со мной! — Стараясь сгладить резкость тона, девушка прижалась к нему и умоляюще заглянула ему в глаза. — Пожалуйста, почитайте мне что-нибудь?
Сергей хотел ответить, что он тоже просто жаждет никогда более не слышать о своих стихах, но вдруг, неожиданно для себя, сказал:
— Хорошо! Слушайте. Только это не мои стихи. Их написал совсем еще юный поэт Александр Блок. В прошлом году в начале лета я гостил в имении его деда в Шахматове, и уже перед отъездом он прочитал мне эти стихи, которые посвятил своей любимой девушке, — Сергей внимательно посмотрел на Настю и тихо добавил:
— Я так никогда не смогу написать, хотя люблю вас не меньше, чем этот юноша свою невесту.
Настя лежала на спине, смотрела в темнеющее небо, на котором проклюнулись редкие пока звезды, слушала тихий голос любимого, и ей почему-то вдруг захотелось плакать. Она была счастлива, покой переполнял ее душу, но слезы рвались наружу, и ничего с этим нельзя было поделать. Она слизывала кончиком языка стекающие по щеке слезинки. Телега мерно покачивалась. Ночь медленно-медленно закутывала землю в огромный черный плащ. А они все ехали и ехали навстречу солнцу, которое уже начало свой бег за многие тысячи верст отсюда, на другом конце огромной страны под названием Россия…
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо
— Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,
И молча жду, — тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив
О, как паду — и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко,
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Сергей оглянулся. Настя, прикрыв глаза ладонью, спала. Он склонился над ней, осторожно снял мизинцем крошечную слезу, блестевшую в уголке рта. Потом огляделся: дорога бежала через огромное, наполовину убранное поле пшеницы. И, слегка ослабив поводья, он прилег рядом с девушкой и через несколько минут тоже заснул…
Глава 17
Вечером того же дня Ольга Ивановна сидела в высоком кресле у раскрытого окна, из которого открывался чудесный вид на Волгу. Ее верный «оруженосец» Ратибор Райкович сидел рядом и клевал носом. Она хотела отправить его поскорее спать, но не могла сделать этого по единственной и очень простой причине — тогда ей пришлось бы уйти в свой номер, чтобы не оставаться наедине с поэтом. А ей очень хотелось увидеть, когда же вернется граф…
Самолюбие ее было уязвлено самым сильнейшим образом: за весь день Андрей перемолвился с ней едва ли парой фраз, а вечером, сославшись на головную боль, ушел к себе в номер и не выходил из него. По крайней мере так считала Ольга Ивановна, пока Райкович, который, по обыкновению, решил отужинать в ресторане, не принес ей известие, что граф Ратманов на самом деле сидит в обеденном зале и очень мило беседует с какой-то интересной дамой.
Ольга Ивановна почувствовала, как кровь хлынула к щекам. Она тут же попросила Фаддея проводить ее в ресторан, хотя до этого собиралась заказать ужин в номер. Граф, очевидно, уже отужинал. Столик, за которым он, по сведениям Райковича, любезничал с неизвестной дамой, занимала теперь шумная компания молодых людей.
Меркушева оглянулась по сторонам, удостоверилась, что никого из знакомых в зале нет, и хотела уже повернуть обратно: аппетит у нее странным образом пропал. Но не тут-то было! Поэт внезапно ощутил небывалый приступ голода, и ей пришлось вынести серьезное испытание: наблюдать в течение часа, как он поглощает блюдо за блюдом, перемежая их закусками, пирогами и опустошая один бокал вина за другим. Сама же Ольга Ивановна ограничилась кусочком приготовленной на пару стерляди, двумя глотками белого вина и ломтиком дыни на десерт.
Потом они вернулись в гостиную. В ней собралось несколько мужчин. По виду преуспевающие купцы, они быстро сговорились расписать «пульку» и скрылись в одном из номеров. И в гостиной остались теперь уже сытый поэт Багрянцев, Райкович, устроившийся в кресле у горящего, несмотря на жару, камина, и она, Ольга Ивановна Меркушева, с дважды разбитым за эти дни сердцем.
Фаддей сидел рядом с ней на низкой скамеечке и с огромным вдохновением читал стихи из своего последнего сборника. Книжица была совсем небольшой по размерам, но в ней помещалась целая прорва стихов, и неудивительно, что после первой же прочитанной им дюжины своих творений у Ольги Ивановны появилось желание снять с шеи шарфик и заткнуть ему рот. Но она была слишком хорошо воспитана, чтобы пойти на поводу желания, и поэтому смирилась с неизбежностью провести весь вечер под заунывный амфибрахий еще доброй полусотни элегий и баллад неутомимого Фаддея Багрянцева.