Невеста сумасшедшего графа
Шрифт:
В августе клерк Хоскинс нашел Дориана в полубессознательном состоянии.
– Я позову врача.
– Нет. Никаких врачей, ради Бога. Дартмур. Отвези меня в Дартмур. Там деньги… спрятаны… под полом…
Хоскинс мог бы сбежать с этой маленькой суммой, ведь он так нуждался в деньгах, живя на нищенскую зарплату. Но клерк не только выполнил его просьбу, а даже остался приглядывать за ним. Не покинул Дориана и после выздоровления.
Однако явное улучшение не обмануло Дориана. Он подозревал, что эта болезнь – начало конца. Как у его матери несколько лет назад.
В
Но он все равно не стал бы посылать вчера утром за доктором Нибонсом, если бы не увидел перед глазами мерцающую пелену и не понял, что необходимо принять какие-то меры, пока слабые миражи не превратились в настоящие галлюцинации, которые приведут его к безумию.
– Я знаю, что это заболевание мозга и оно неизлечимо, – сказал Дориан врачу. – Но я хотел бы закончить свои дни здесь. Я бы не хотел… умереть, как моя мать, если этому можно помочь.
Нибонс обещал сделать все возможное, но Дориан слишком хорошо знал, что его ждет. Мать умерла через восемь месяцев после появления «зрительных химер» – «призраков», которые она видела наяву, а не во сне.
Нибонс гарантировал ему только шесть месяцев, предупредив, что дегенерация идет быстрее из-за его «нездорового образа жизни».
Но все же доктор обещал облегчить головные боли с помощью больших доз лауданума.
– Ваш отец боялся употреблять это лекарство, опасаясь превысить дозу, – сказал Нибонс. – Ваш дед пришел в ярость, дескать, я приучил несчастную женщину к наркотику. А потом явились эти «специалисты», назвали лауданум ядом: по их мнению, именно он вызывает галлюцинации. А это был единственный способ облегчить ее страдания.
Дориан улыбался, вспоминая разговор с врачом. Привычка к опиуму самая незначительная из его бед, а превышение дозы в свое время даст ему желанное успокоение.
В свое время, но не сейчас.
Внешне Дориан казался сильным и здоровым. В Дартмуре его не терзало презрение к себе, как в Итоне, где он впервые познал искушение в виде женщины и вина, которому не смог противиться. Здесь, как говорила мать, искушений не было. Когда Дориан начинал ощущать прежнее беспокойство, то уезжал на болота и скакал, пока не валился с седла от усталости.
Здесь он нашел убежище и собирался наслаждаться им так долго, как только сможет.
Услышав шаги в холле, Дориан повернулся и откинул со лба не по-модному длинные волосы. Но мода уже давно перестала иметь для него значение, ему совершенно безразлично, в каком виде он будет лежать в гробу.
Главное, он успокоится с миром, сохранив хоть немного достоинства. Все лучше, чем подыхать среди негодяев в сточных канавах Лондона. И уж куда лучше того, чем кончила его мать.
В библиотеку вошел Хоскинс и положил на столик письмо. Так, чтобы была видна печать графа Ронсли.
– Проклятие. – Дориан вскрыл письмо, быстро пробежал его глазами и протянул Хоскинсу. – Теперь видишь, почему я предпочел быть никем.
Хоскинс только
Более того, к облегчению Дориана, поведение бывшего клерка ничуть не изменилось, а его грубый юмор частенько поднимал хозяину настроение.
– Это возрастная раздражительность? – спросил Хоскинс, возвращая письмо. – Или старый джентльмен всегда был таким?
– Он невыносим, – ответил Дориан. – Полагаю, таким он и родился. Причем умеет вас убедить. Большую часть жизни я верил, что виноват именно я. С ним нельзя договориться, Хоскинс, поэтому нам остается только не обращать на него внимания, хотя это сложно.
Недавно вдова дяди Хьюго, единственная оставшаяся в живых тетка Дориана, приехала в Дартмур и случайно встретила племянника на прогулке верхом. Она тут же отослала старому графу письмо с описанием костюма для верховой езды (вернее, его отсутствия у Дориана), присовокупив местные сплетни и домыслы об эксцентричном отшельнике из поместья Радмор.
В письме граф приказывал Дориану явиться подстриженным и в подобающем случаю костюме двенадцатого мая на семейный совет, чтобы объяснить свое поведение.
«Если они хотят видеть меня, пусть сами приходят сюда, но живым они меня не получат», – решил Дориан.
– Вы напишете ответ, сэр? – осведомился Хоскинс. – Или мне бросить письмо в огонь?
– Я напишу. Иначе тебя сочтут сообщником и проклянут навеки, – улыбнулся Дориан. – Вот тогда мы и швырнем его в огонь.
Двенадцатого мая 1828 года, когда граф Ронсли и почти вся его семья находились в гостиной Ронсли-Холла, обрушилась часть старой крыши, за несколько секунд похоронив их под тоннами камней, песка и гипсовой лепнины. Дориан Камойз, один из немногих отсутствующих, стал новым графом Ронсли.
В Уилтшире, сидя в маленькой гостиной, Гвендолин Адамс снова и снова читала старую газету, сообщавшую об этом несчастье, пока не убедилась, что запомнила все до мельчайших подробностей.
Затем она посвятила свое внимание еще трем документам, которые лежали на ее столе. В письме недавно умершей тетушки нового графа Ронсли говорилось, что ее племянник стал настоящим дикарем. Волосы у него спадают до колен, он скачет полуобнаженным на огромной белой лошади, названной в честь языческого бога.
– Вторым документом был отрывок из письма графа «дикарю» внуку. Гвендолин стало ясно, почему наследник не явился на похороны.
Прочитав ответ внука на отвратительное письмо деда, Гвендолин улыбнулась. Впервые с тех пор, как герцог де Абонвиль сделал ей удивительное предложение.
Мать герцога принадлежала к французской ветви Камойзов, от которой английские Камойзы отпочковались несколько веков назад. Следовательно, Абонвиль являлся дальним родственником графа Ронсли. К тому же он был женихом бабушки Гвендолин, вдовствующей виконтессы Женевьевы Пембури.