Невеста войны. Ледовое побоище
Шрифт:
– Луша, я убью Батыя, чтобы Невскому не пришлось перед ним унижаться!
– А я?
Я не раздумывала ни мгновения:
– Ты тоже убьешь.
– Мы убьем его дважды?
– Для него и сотни раз мало!
– Согласна.
Я помчалась к Вятичу, сообщать о нашем с сестрицей решении избавить землю-матушку от ползучего гада по имени Батый целых два раза, причем буквально завтра, чтобы Невскому не к кому было ехать. Как мы это будем делать, не думалось. Из нас с сестрицей полез козельский кураж, который ни к чему хорошему привести не мог. Но мы закусили удила.
Вятич даже не стал слушать:
– Настя, перестань,
Я обомлела.
– Ну и что?
– Время партизанских рейдов закончилось, понимаешь? И вы с Лушей ничего не сделаете, вас даже в ставку не пустят, а уж к Батыю тем более.
– Но нельзя же сидеть и чего-то ждать.
– Нельзя, но к Батыю вы сами не поедете.
На меня накатило упрямство, я понимала, что он прав, никто нас к Батыю не подпустит, но не возражать не могла. Вовсе не из желания сказать или сделать что-то против, а от отчаянья. Так тошно когда-то было в Рязани, когда я предупредила, а они просто не услышали, даже не стали слушать!
– Нет, поедем, поедем!
– Хочется героически погибнуть? Что-то я не помню в летописи упоминания о твоей гибели…
– Можешь смеяться сколько угодно, а мы поедем в Сарай и убьем Батыя.
Муж с досадой отшвырнул в сторону лапоточек, который плел кому-то из мальчишек. Он был слеп и ничего не мог со мной поделать. А я закусила удила, понимала, что поступаю глупо, но поделать с собой ничего не могла.
Я снова стояла перед трудным выбором. Мне предстояло решить, что делать. С одной стороны, понятно, что сидеть и ждать у моря погоды нелепо, тем паче что моря здесь не имелось, с другой, чтобы что-то предпринимать, я должна быть свободной, хотя бы относительно свободной. Понятно, что новую рать я собирать не буду и за Батыем гоняться по степям тоже, прошло время воинских подвигов. Наступило дипломатических, вернее, тайной дипломатии.
Но меня по рукам и ногам связывали два моих любимых человека – сын и муж. И даже сына я знала на кого оставить, хотя сердце кровью обливалось при одной мысли, что если со мной что-то случится, Федька останется сиротой. А Вятича?
Мало того, у нас с мужем снова начинался разлад. Несмотря на все свои страшные клятвы не предпринимать ни шага, не посоветовавшись с ним, я откровенно стала заниматься самодеятельностью. Вернее, не так, я слушала, что говорил Вятич, вроде даже советовалась, но это было формально. Даже не видя выражения моего лица, когда пытался что-то внушить, Вятич понимал, что я его не слышу, просто присутствую рядом, и все.
Подозреваю, что у него снова начал развиваться синдром ненужности, обузы. Он уже знал, что все остальное предстоит делать мне, что он может лишь дать совет, к которому я не прислушаюсь, что висит гирей на моих ногах, заставляя сиднем сидеть на месте, когда ситуация требует действий. Еще чуть – и монголы отравят и князя Александра тоже. Этого допустить я никак не могла.
С каждым днем становилось все труднее, и конца этому не предвиделось. Его вернули к жизни из небытия, с Калинова моста, потом я сумела не позволить ему скатиться к существованию, он стал пусть и не прежним, но снова сильным, а теперь вот возвращался в это состояние. Вятич хорошо понимал, что, занимаясь им, я не смогу ничего сделать в помощь князю Александру, но еще тяжелее ему было сознавать, что я не слушаю и запросто могу погибнуть, а остановить свою буйную супругу он не в состоянии. Это когда-то
Мы все реже и реже разговаривали, потому что без конца внушать мне, чтобы была осторожней и не лезла на рожон, глупо, мне запросто могло надоесть, а вести беседы ни о чем только для приличия тоже нелепо. Мой муж со страшной скоростью отдалялся от меня, и я не знала, что делать. Самым умным было просто поговорить, но я знала, что он скажет, а осторожничать не желала, твердо веря в свое предназначение – убить Батыя – и в свою неистребимость.
Видно, наступил момент, когда ждать беды из-за моего ослиного упрямства стало невыносимо…
В тот вечер Вятич сначала долго возился с Федькой, пока тот попросту не заснул у него на руках, отнес его в постель и долго сидел, гладя сына по головке, будто стараясь запомнить его тельце… Со мной был особенно ласков и нежен, и целовал больше обычного, и обнимал горячей, а вот дальше дело не пошло, словно он сам себе поставил какой-то заслон. Что это? Мой муж никогда не тормозил в последний момент.
А уж когда он вдруг сначала приник долгим, будто прощальным поцелуем к моим губам, а потом встал, сказав, что ему нужно выйти, я заподозрила неладное.
– Куда?
– Ну, Настя… не пойдешь же ты со мной?
Я ничего не сказала, но следом скользнула. Вятич явно уходил тайком! Куда это он собирается идти без шубы и шапки? Стало страшно, вдруг сейчас скользнет за ворота, а там давно ждет возок… и где я тогда буду искать своего мужа? Это вам не Волково или Терешкино, это Новгород, здесь исчезнуть и отсюда выехать можно запросто. Это въехать сложнее, посмотрят, пускать или нет…
Но Вятич уверенно направился не к выходу из дома – к малой горнице, стоявшей пустой на случай гостей. У меня тревожно забилось сердце. Что там? Сразу вылезла идиотская мысль, что вешаться в горнице не на чем. Может, со стариком встречается? Тогда и мне туда же, хватит в прятки играть, пусть напрямую со мной беседы ведет!
Половицы в доме холодные, а я разута, но вернуться за обувью даже не подумала, осторожно пробежала на цыпочках до самой двери. Если будут слышны голоса, значит, старик там. Даже ухо к двери приложила, но в горнице было тихо, а мне становилось все тревожней. Не выдержав напряжения, я потянула дверь на себя. Всегда терпеть не могла скрипевшие половицы или двери, потому в моем доме никогда ничего не скрипело. Дверь поддалась легко и бесшумно, меня можно было только увидеть или услышать внутренним слухом, который у Вятича развит как ни у кого другого.
Но он не услышал. Вятич стоял ко мне спиной, подняв руки вверх, и что-то бормотал себе под нос. Маленькая свечка в углу оставляла большую часть комнаты в темноте.
Я все мгновенно поняла: он явно пытался «перейти».
– А нас с Федькой не возьмешь?
Вятич резко обернулся на мой голос. В его слепых глазах блестели слезы, скупые мужские слезы… Я понимала, насколько трудно далось ему такое решение, и понимала, почему он его принял, но позволить осуществить не могла. Слепой Вятич, напрочь отвыкший от суматошной Москвы XXI века, будет там не просто не в своей тарелке, он погибнет, несмотря на все технические приспособления.