Шрифт:
Девиц было три.
Две розовощекие, фигуристые, в заманчиво тесноватых, украшенных кружевом тонких сорочках. По плечам их струились не то натуральные, не то тщательно завитые локоны цвета спелой пшеницы. Про таких красоток говорят: кровь с молоком.
Молоко белый полоз не любил. Кровь, признаться, тоже. Пахнет ржавчиной и отстирывается скверно – за что ее любить?
Но еще больше он не любил все подозрительное, а третья девица выглядела подозрительнее некуда – мелкая, тощая, чернявая, губы в ниточку поджаты, на бледном
Впрочем, селян обвинить было не в чем – они-то как раз со всем почтением отнеслись к лесному хозяину и к средней елке с загодя обрубленными нижними ветвями такую же пышногрудую жертву привязывали, как и к двум крайним.
Только вот не учли, что, едва они из виду скроются, из кустов вынырнет шустрая девчонка в побитом молью полушубке. Перережет веревку, отхлещет сползшую в сугроб блондиночку по щекам, чтобы проснулась, а когда та деру даст, еще и закричит ей вслед: «Куда, дурища? К бабке в Валешки беги да схоронись там на недельку!»
Освобожденная девица, даром что вопила на бегу как полоумная, на миг умолкла, застыла цаплей, нелепо поджав ногу, а потом развернулась и в другую сторону рванула, высоко задирая колени и голося так, что шишки посыпались и даже одна белка из дупла выпала.
За этим процессом змей наблюдал даже с интересом, подполз к самому выходу из пещеры и созерцал. Он, конечно, планировал отдохнуть от суеты недельку перед праздниками, но уж если развлечение само явилось…
А вот когда чернявая вместо того, чтобы освободить и разбудить оставшихся, принялась на перерезанной веревке узлы вязать, у полоза от дурных предчувствий аж чешуя встопорщилась чуть ниже короны из шипов.
Девчонка же, закончив возиться с путами, вернулась к кустам, деловито скинула свою линялую шубейку, стянула через голову платье, оставшись в совершенно неприличном для девицы мужском исподнем – из тех, что охотники зимой носят. Прямо поверх теплого белья она нацепила просторную белую рубаху – совсем не такую богатую, как на остальных, после чего увязала все свои вещи в узел и затолкала его поглубже в заросли.
Тут у полоза уже и хвост нервно задергался – аж выбоину на стене пещеры оставил.
Чернявая, заметя еловой веткой свои следы, ужом втиснулась между стволом и веревками, словно ладонь в рукавицу впихнула, а затем довольно улыбнулась. Но улыбка, на миг преобразившая ее личико, тут же исчезла, сменившись показательно страдающей миной.
– Может, всплакнуть? – задумчиво произнесла девчонка шепотом. Только слух у змея был на беду чутким. Глухотой, как мелкие чешуйчатые собраться, он не страдал. – Вот бес, про сапоги забыла! – Она покосилась на свои ноги, неодобрительно прицокнула языком и решила: – А, и так сойдет! – после чего умолкла.
Тут полоз наивно решил, что чутье его обмануло. Что это трио в сорочках просто тихонечко замерзнет, не мешая ему предаваться покою и раздумьям о делах государственных, но одним глазом из своей пещеры все же поглядывал.
Полировать задом елку чернявой быстро
– Вайса-а-а? А, Вайса? Спишь? А тебя тут в жертву лесному хозяину приносят. Тьфу ты, сонная тетеря! Ильта-а-а? А, Ильта? – повернув голову в другую сторону, продолжила девчонка. – Помрешь тут, и твой Хорьт на другой женится. – Никакой реакции на эти провокации не последовало, блондинки все так же сладко посапывали – видать, селяне предусмотрительно опоили их чем-то. – Вот ведь курицы! – беззлобно выругалась чернявая. – Ладно, сделаем иначе.
Она щелкнула дважды пальцами и сорвавшаяся с них пара крохотных синих искорок устремилась к жертвам. Огоньки помельтешили перед их лицами, а потом ловко юркнули каждой в нос.
«Еще и колдунья!» – с тоскливой безысходностью подумал полоз. И это была его последняя возможность что-то подумать в тишине, потому что вслед за слаженным «апчхи!» над лесом раздался даже не крик, а самый настоящий вой.
– Ы-ы-ы, – на редкость слаженно стенали девицы… И откуда только силы в замерзших телах? Похоже, не одним снотворным их односельчане попотчевали – позаботились, чтобы лесному хозяину вместо свежего мяса не достались сосульки в кружевах! – Спасите! Помогите! Я к маме хочу-у-у! – Впрочем, «мама» в исполнении той, которую звали Ильтой, была заменена на «Хорьта», но общую «песнь» это не сильно нарушило, будто красотки все заранее отрепетировали. – Ы-ы-ы… А-а-а…
– Бэ-э-э! – передразнила страдалиц соседка, морщась от затяжных воплей. Ей было хуже всего – орали-то рядом и сразу в оба уха.
Змей тоже морщился, но вмешиваться не спешил, втайне надеясь, что хотя бы голос сорвут, раз холод их не берет. А еще подумывал просто смыться. Правда, снова искать удобное пристанище не хотелось – он эту-то пещеру чудом углядел, левитируя над лесом. Еще и радовался, что в глуши обосноваться удалось: городов поблизости ни единого, только три мелких деревеньки.
– Ы-ы-ы! – с удвоенной силой отозвались белокурые жертвы, уставившись на чернявую, словно только теперь ее заметили, а потом так же хором вопросили: – Лесана?
– Нет, призрак ваших бабушек! – огрызнулась девчонка, явно довольная тем, что ор перешел в разговор.
Полоз тоже был доволен и даже устроился поудобней у входа в пещеру, чтобы насладиться зрелищем. Представление раздражало, но… затягивало.
– Моя бабушка умерла? – округлила в испуге глазищи Вайса. И, пару раз моргнув, опять зарыдала. – Бабу-у-улечка-а-а! А-а-а…
– Ну ты и ду-у-ура! – протянула чернявая. – Сама без пяти минут покойница, а беспокоишься о бабушке, которая, кстати, жива… была. Два часа назад точно – висла на старосте и голосила, что в тебе жиру много и у змея от тебя несварение приключится. А еще предвещала, что тогда нашему Попужаново совсем крышка – гробовая.
– Но ты же сказала… – продолжала тупить девица, оправдывая прозвище «сонная тетеря». – И вовсе во мне жиру нет! – Она еще и живот втянула, слегка посинев от натуги и надув щеки, как хомяк.