Невеста
Шрифт:
— Так ведь ему в ГАИ наверняка экспертизу сделали, — сказал Толкунов.
— Не знаю…
— Сколько же этому Васину дали?
— На свободе он. У него из зарплаты вычитать будут. А Володю — в колонию… на два года…
— Выходит, этот Васин нетрезвый был? — недоверчиво переспросил Толкунов.
— Об этом и не знал никто. Володя никому не сказал!
— Да при чем тут ваш Володя? — повысив голос, снова спросил Толкунов. — Экспертиза была?
— Не знаю. На суде об этом ничего не говорили. А Васин на суде даже неправду сказал. Будто Володя
— Про который удар?
— Ну, про этот, наезд, как вы называете… А потом Катя заставила его правду сказать. Оказывается, Володя спрашивал его. Понимаете, спрашивал!
— Чего теперь выяснять… — начала было Саврасова, но Толкунов властно прервал ее:
— Погоди, Матвеевна. Тут что-то не так. Когда я этих ребят на месте опрашивал, мне Харламов ясно сказал: удар слышал, но решил, что это камень. А Васину показалось, что тумбу задели.
— У следователя и в суде Васин заявил, что никакого удара не слышал и что Володя его ни о чем не спрашивал! — сказала Валя.
— У следователя? — недоуменно переспросил Толкунов. — Следователь тоже был на шоссе, когда Васин все это показывал!
— Не знаю, — беспомощно произнесла Валя, — ничего не могу понять. Все перемешалось. Сначала одно, потом другое… Не могу разобраться… А Володя в тюрьме.
— Из тюрьмы люди тоже выходят, — невозмутимо заметил Толкунов. Он сосредоточенно помолчал, потом спросил:
— Вы сказали, что какая-то женщина видела наезд?
— Ее Петровной зовут, — ответила Валя. — Имени и фамилии я не знаю. Она живет у дороги. Почти напротив поворота на Колтыши.
— Так, так… — задумчиво проговорил Толкунов.
Некоторое время все молчали.
— Пожалуй, я пойду, — сказала Валя, поднимаясь. — Дождь, кажется, перестал. Если можете, пожалуйста, простите его, — обратилась она к Саврасовой. — Он мне одно-единственное письмо написал. Когда еще в тюрьме находился. Были бы деньги, послал бы… На лечение. Только, говорит, знаю, сердце матери деньгами не утешишь. Очень просит простить его. А теперь и я прошу вместе с ним.
— Полно, — решительно произнесла Саврасова. — Напиши своему Володе, что зла у меня на него нету… Если и было, — добавила она, — то теперь нету. И чтобы ты мучилась, не хочу. Одно горе другим не залечишь.
— Я, девушка, как вы пришли, не то подумал, — потеплевшим голосом сказал Толкунов. — Бывает и так, что человек нашкодит, а потом кого-нибудь заместо себя подсылает. Вы, дескать, простите и на суде против не показывайте, а я вас за это отблагодарю…
— Что вы!.. — возмущенно воскликнула Валя.
— Бывает! — настойчиво повторил Толкунов и добавил уже совсем другим тоном: — У меня, Валя, служба такая… Больше с плохими людьми сталкивает, чем с хорошими…
Он подошел к порогу, где лежали Валины туфли и сокрушенно покачал головой:
— Анна Матвеевна, дай-ка молоток. И гвозди помельче…
13. Пивоваров
Следователю районного отдела милиции Алексею Михайловичу Пивоварову было около
Он родился и вырос в Москве.
Его отец был юристом. Алексей еще со школьной скамьи тоже мечтал стать юристом, но только не «ЧКЗ», то есть не членом коллегии защитников, как в те годы сокращенно называли адвокатов, а судьей, следователем или прокурором.
В детстве Алеша Пивоваров относился к «ЧКЗ» весьма иронически. Он привык считать, что прокурор или следователь являлись как бы доверенными людьми государства, олицетворяли собою государственную власть. А «ЧКЗ» были людьми «свободной профессии» и представляли собой нечто среднее между нэпманами, кустарями-одиночками и государственными служащими. Судьи, следователи и прокуроры как бы сжимали своими сильными и верными руками меч пролетарской диктатуры. Они выражали интересы государства, которые были превыше всего. «ЧКЗ» защищали интересы тех, против кого этот меч был направлен, да к тому же за деньги.
Отец Алеши Пивоварова был «ЧКЗ». Еще школьником Алеша наслушался его рассказов о том, с каким пренебрежением относятся многие судьи и прокуроры к защитникам. Положение, в котором находился его отец, рисовалось Алеше унизительным, а роль суда и прокуратуры казалась ему почетной.
Во всем этом Алеша не видел ничего ненормального. Он жалел отца, но не сочувствовал ему. В конце концов никто не заставлял его стать «ЧКЗ». Имея юридическое образование и будучи членом партии, отец мог бы работать прокурором или следователем, быть уважаемым членом общества.
Вместо этого Пивоваров-старший, как казалось сыну, предпочел жить на деньги, которые платили в коллегию защитников разные жулики, взяточники, летуны, кулаки, их попавшие в беду сынки и прочая нечисть. Чего же было удивляться, если судья, со всем вниманием выслушав представителя государства — прокурора, непочтительно обрывал «ЧКЗ», пытавшегося всеми правдами и неправдами спасти какого-нибудь прохвоста от заслуженного наказания?
Когда Пивоваров, вернувшись из суда, с горечью рассказывал жене об очередных испытанных им унижениях, Алеша поражался, как отец не понимает таких элементарных вещей.
По тогдашней моде отец ходил в толстовке, подпоясанной узким ремешком, в то время как прокуроры, следователи и другие ответственные люди носили гимнастерки и сапоги или темные косоворотки под пиджаками.
Что заставило его стать «ЧКЗ»? Деньги? Алексей знал, что многие коллеги его отца зарабатывали неплохо. Но семья Пивоваровых всегда нуждалась.
Как-то, будучи уже в последнем классе школы-девятилетки, Алеша сказал отцу в ответ на его обычные жалобы:
— Не понимаю, папа, что тебя удивляет. Судья, следователь и прокурор защищают интересы нашего государства. А ты заботишься об интересах частного лица. Того самого, которое нанесло государству вред. С одной стороны — государство и те, кому доверено охранять его интересы, с другой — вредитель или какой-нибудь прохвост и его защитник, то есть ты. На чьей же стороне должны быть симпатии общества?