Невеста

Демина Карина

– Что помочь?

– Ничего.

Я не гордая, я мыслю здраво: в нынешнем состоянии он бесполезен. Хотя…

– Травы для тебя одинаково пахнут или по-разному?

Подумал и вполне уверенно ответил:

– Разные.

Тогда польза будет. Я развязала узел, в который собирала травы:

– Надо разобрать. Сможешь?

Откажется? Сочтет предложение унижающим род и кровь? Но нет, Оден осторожно разворошил зеленую гору – побеги белокрестника я благоразумно положила отдельно –

и вытащил тонкий стебелек.

– Это?

– Ромашка. Хорошо успокаивает. И воспаление снимает. Вообще очень полезная трава, запах у нее резкий, характерный. Зачем тебе?

Псам не нужны травы, у них живое железо есть. У альвов – сок лозы. И только полукровкам да людям приходится использовать то, чем мир богат.

– Интересно. Много всего. Хочу знать. – Он прикусил губу, пытаясь облечь мысли в слова. – Говорить. Отвык. Слушать. Голос. Нравится.

То есть Одену уже давно не случалось разговаривать, и голос мой ему приятен.

– Это мята. – Я занялась мучными орехами. Кожуру их следовало снимать аккуратно, стараясь не повредить розовую рыхлую мякоть. – Она приятно пахнет.

Оден фыркнул и поморщился, с его точки зрения, запах мяты определенно не был приятным.

– Хороша при тошноте, например, если беременность тяжелая… – Ну это ему тоже как-то не грозит. – Еще при сердечных болях. Или когда десны гноиться начинают. Но тогда ее с дубовой корой и липой смешивать надо… Нет, это медвяник, хотя и очень похож.

– Помню. Чай. Вкусный.

Медвяник он нюхал долго, жмурился, возможно вспоминая тот самый вкусный чай.

– Ее для глаз заварю… Котовник.

Котовник Оден брезгливо, двумя пальцами откладывает в сторону, подальше от себя. Понимаю: котовник воняет куда сильнее мяты, и сомнительно, чтобы кошачья травка собаке по вкусу пришлась бы.

Закипает вода. Обдав ворона кипятком, я на несколько минут закапываю тушку в листья – пусть дойдет. Был бы теплым, и без кипятка обошлась бы. Не люблю ощипывать птицу…

…мама покупала кур в мясной лавке, что стояла на перекрестке. И я ходила с ней, училась выбирать по запаху, по виду, отличать корейку от грудинки и вырезки. Найо Лангам был неизменно любезен… он до последнего оставался любезным, даже когда явился в наш дом с зеленой повязкой на рукаве.

Ничего личного.

Предписание.

– Ты молчишь. Что?

– Ничего.

Просто воспоминания.

– Война? Была?

Была. Пришла и осталась. И все вдруг стало другим, особенно люди.

– Кто погиб? – Оден был настойчив, даже назойлив настолько, что мне захотелось его ударить. Какое ему дело, кто у меня погиб? Но я заставила себя вернуться к работе.

Ромашка, мята и подорожник. Несколько молодых побегов

малины. Медвяник. Главное, не дать перекипеть. Накрыть плащом и отставить в сторонку. Пусть остынет.

– Все погибли. – Я все-таки ответила, зачем – сама не знаю. – Возможно, что все.

Я ведь не знаю, что с братом. Он остался по ту сторону гор. Погиб? Выжил? Если да, то наверняка изменился. И, быть может, меня ненавидит. Будет забавно, если он свернет мне шею, но в чем-то закономерно.

Оден больше не лез с вопросами, а я вымещала злость на вороне, представляя, что вижу… кого?

…бывших соседей, ставших вдруг врагами?

…лагерную охрану?

…женщину, что сидела на приемке и отбирала вещи? Смена белья. Чулки. Ботинки. Остальное выдадут.

…других, работавших в карантине? Они обривали головы, но не со зла, а чтобы вши не завелись.

…хозяйку кухни, надевшую на меня ошейник? За воровство могли бы наказать сильней, а эта проявила жалость, пусть тогда эта жалость казалась мне пыткой.

…или тех женщин, с раздачи?

…или тех, кто нормы выдачи устанавливал.

…или лучше все же тех, кто вообще придумал эту нелепую систему.

…кто войну начал.

Кого мне ненавидеть? И снова в груди тяжелый ком, который мешает дышать.

– Эйо, ты хочешь чего?

Вопрос заставил меня очнуться. Да что за день такой? Я ведь уже научилась не думать, не вспоминать, не искать виноватых.

А тут он вылез.

– Хочу…

…чтобы родители воскресли и люди стали прежними, и городок, в котором я выросла, тоже. Чтобы не было войны и даже памяти о ней.

…и о храме забыть, который притворился домом.

…о Матери-жрице, танцующей под дождем, о молниях, что слетались ей на руки, позволяя выпить себя, о собственном стыдливом желании повторить этот танец.

…о свадьбе Ниоры и ритуале.

…о черных алмазах.

…о побеге и тени, заступившей путь, о ноже, который я стащила с кухни. И о захлестывающей, лишающей разума ненависти.

Сколько раз я ударила?

…о крови на собственных руках и во снах тоже, об игре в прятки на крышах домов.

…о дороге, такой бесконечной, – я уже и не верю, что когда-нибудь дойду.

Только надо быть реалистом.

– Хочу свой дом, пусть маленький, но такой, куда я могла бы возвращаться. Кровать хочу, и чтобы непременно с постельным бельем.

– Лен. Шелк – скользкий.

Не знаю, шелковое белье нам было не по карману, но поверю на слово.

– И ванна… и еще чтобы знать, что хлеб будет завтра, послезавтра… ну и не только хлеб.

– Мясо, – согласился Оден. – Перепелки в меду. Пироги. Черемша. Лось языка… язык лося.