Невесты Аллаха; Лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России
Шрифт:
Заира села в машину оттого, что увидела выглядывавшую оттуда подругу и одноклассницу Мадину Дугаеву.
Оказывается, когда шел активный поиск женщин, которые должны были участвовать в теракте, Мадина, ярая ваххабитка, посоветовала одному из вербовщиков Заиру. «Правильная, хорошая девочка».
— Моя девочка была очень доверчива. Наивна. Если с ней начинали говорить о Боге, она просто замолкала, сидела и слушала. Разговорами о Боге ее можно было повести куда угодно.
— Но кто вел с ней такие разговоры? Кто
Она на секунду замолкает.
— Мадина Дугаева часто к нам приезжала в гости, они подолгу могли разговаривать. Она потом и адрес наш дала тем людям… И Мадина, и Заира! носили закрытый платок. — Она явно намекает, что они сдружились на почве религии.
— Давно Заира его носить стала?
С нее вмиг слетает суетность — громкий голос, эмоциональные жесты.
— Как пацана моего убили, так она его и надела. В 2000 году это было, мы так искали его, по тюрьмам, по знакомым. А потом мне принесли его паспорт весь в крови. Убили моего пацана.
Как я выясню потом, Ахмед Юпаев воевал на стороне ваххабитов, был очень религиозным человеком. В 2000 году его убили в бою под Урус-Мартаном.
Она просит младшую дочь принести какой-то пакет. Потом бережно достает оттуда потрепанный паспорт. Титульный лист залит кровью, на нем — отпечаток чьего-то большого пальца.
— У нее, наверное, обида осталась?
— Да. Боль какая-то. Она часто вспоминала брата. Других ребят, с которыми дружила и которых убили потом. Книжки религиозные читала. Платок носила. Изменилась она с той поры. А в последнее время, незадолго до своего исчезновения, она просила меня: «Мамочка, если меня похитят, чтобы замуж забрать, не оставляй меня! Найди обязательно!». Так часто она мне это повторяла, так умоляла. Подойдет, обнимет: «Мамочка, ты найдешь меня, если меня увезут?».
— А почему она так говорила? Ее что-то беспокоило?
Люба на секунду замолкает.
— Да нет вроде бы. Она веселая была, когда так говорила. Но, видно, что-то ее беспокоило, о чем она не хотела говорить. Может, ее Мадина уговаривала, — и Люба тут же спохватывается: — Ну, в смысле замуж выйти за кого-то, а она не хотела.
В соседней комнате неожиданно появляется высокий чеченский старик в папахе из седой овечьей шкуры. Прихрамывает, опирается на трость. Пока мы разговариваем, он неслышно, словно тень, ходит по комнате и что-то ищет.
Тут я понимаю, что он не просто что-то ищет, он еще и вслушивается в нашу беседу. Настороженно, напряженно, не произнося ни слова.
Наконец выходит, обувается и закрывает за собой дверь. И Люба произносит то, что, видимо, так боялась произнести при муже:
— Мне бы найти ту женщину, которая передавала записку. Ту, взрослую. Если бы я ее встретила, я бы из нее котлету сделала.
— Какую женщину?
— Ту, которая их обманула, ездила собирала их. Полная такая, лет сорока. Я поехала искать ее
А он меня отшвырнул и так грубо сказал: чего орешь, вон у мужика из Беркат-Юрта (речь идет о Наби, отце Марины Бисултановой. — Авт.) тоже дочку увезли, так он не орет и не дергается! Ой, как я на него кидалась. Говорю ему: ты войны хочешь? Ты хочешь, чтобы я из ФСБ кого-нибудь привезла? А он мне в ответ: «Не поднимай шум, а то и дочке твоей будет плохо, и тебе тоже». Я и замолчала и вернулась ни с чем.
— Почему?! Ведь Заира вас просила найти ее, если что-то случится.
Люба, нерешительно разводя руками:
— Да, наверное, могла бы… У меня знакомый хороший в Наурской ФСБ работает, можно было бы к нему пойти. Но этот мужик, Хамзаев, он ведь сказал, что будет хуже, если шум поднимать.
Странная история. Ваххабитская семья Юпаевых, оказывается, «имеет хорошего знакомого в ФСБ». Но когда исчезает дочь, мать, несмотря на просьбы дочери, предупреждавшей мать о том, что скоро случится, все-таки никуда не обращается. Не ищет дочь. Не спасает.
— Люба, вы проводили траур по Заире, когда узнали, что она убита?
— Нет, что вы. Я боюсь. Сижу и не дергаюсь. Начнутся разговоры, сплетни пойдут про этот «Норд-Ост», а у меня еще три пацана растут. Боюсь я.
А теперь стоит пояснить, чего же на самом деле боятся Люба и ее муж Башир. И почему они не пошли в милицию и ФСБ. И почему они, дрожа, боятся даже провести траур — своего рода поминки — по убитой дочери.
Они знали. Все знали. С кем общалась дочь, кто увез ее в тот же день, что и Марину Бисултанову, — 30 сентября 2002 года — на черной «Волге».
Отец Заиры — старый седой Башир — дал добро тем людям, что посадили его дочь в машину и увезли навсегда. Когда его вызвали в ФСБ, он недолго отпирался от того, что знал, кто и куда увезет его дочь.
— Как? Зачем? — хочется кричать, стучать кулаками по столу, схватить его за воротник и закричать что есть мочи: «Как ты мог продать свою дочь?!»
Цена Заиры — 30 тысяч долларов.
Им, наивным дуракам, пообещали, что их дочь вернется домой. Но предупредили, что риск велик. Чаша весов недолго дрожала: 30 тысяч долларов и жизнь одной из дочерей.
И Башир, подумав, дал добро.
В дни «Норд-Оста» он даже не ходил смотреть телевизор к соседке. Его семья была ваххабитской, телевизор в доме иметь не полагалось. Бегала Люба. Высматривала, надеялась увидеть ее, свою кровиночку. Они, как звери, затаившись, ждали развязки.
Развязка оказалась страшной. Их дочь задохнулась, а потом ей прошили голову пулями. Они проиграли.
30 тысяч долларов перевесили жизнь дочери.
Башира после теракта вызвали в ФСБ Наурского района и сказали: